То есть за все эти дни мой парень не искал меня и не беспокоился о том, жива ли я вообще.

А теперь уже два часа насилует мой телефон звонками и сообщениями, и в итоге имеет наглость приехать.

«Фиалка, не глупи, выходи, малышка»

Снова подхожу к окну.

Кроме тонированной БМВ у подъезда никого нет.

Ничего не понимаю.

Надеваю черные легинсы, поверх белые носки с банановым принтом, широкую нюдовую толстовку, волосы закручиваю в высокую гульку, а образ сельского гламура завершаю резиновыми сланцами.

Мне плевать, как я выгляжу. Пусть радуется, что я жива и относительно здорова, не считая мелких синяков, поцарапанных рук и коленей.

Уже в подъезде на первом этаже я прекрасно слышу басы, исходящие с улицы.

С трудом открываю подъездную тяжелую дверь, выигрывая в схватке с разбушевавшейся стихией. Неуправляемый порыв ветра срывает мой капюшон и набрасывает на голову. Обнимаю себя руками и кручу по сторонам головой, выискивая Мота.

Припаркованная черная тачка сотрясается низкими частотами, перекрикивая бурю, скрежет раскачивающейся урны и скрип подъездного фанерного козырька.

— Фиалка! — доносится со стороны автомобиля, и я вижу, как из открывшейся задней двери вываливается мой парень.

Тонированные окна машины опускаются и мне удается разглядеть пассажиров, число которых явно превышает количество посадочных мест.

Матвей в черной объемной толстовке, тряпичном цветном головном ободке и очках-авиаторах широкими шагами движется ко мне, перекатывая во рту жвачку.

Из машины доносятся гогот и свист ему в след, отчего Свирский оборачивается и с ослепительной улыбкой салютует, по-видимому, новым друзьям.

— Привет, фиалка! — закидывает свою клешню мне на плечо.

Это что еще такое?

Свирский довольно улыбается и, наверное, смотрит на меня, потому что его очки не дают мне этого понять.

— Руку убери, — не церемонясь, сбрасываю его граблю.

— Спокойно, фиалка, че за кипиш? — пытается ухватить за талию, но я отпрыгиваю на несколько от него шагов в сторону.

— Кипиш? — пытаюсь переорать ветер и басы. — То есть то, что ты пропал на несколько дней, а потом объявляешься как ни в чем не бывало, ты считаешь нормальным? — щурюсь и вытираю рукавом проступившие в уголках глаз слезинки от кусачего ветра.

— Я никуда не пропадал, фиалка, я был занят, матушка просила помочь, — смотрит и улыбается, а у меня внутри все полыхает точно в аду.

— Так занят, что не нашлось ни минуты, чтобы узнать, все ли с твоей девушкой в порядке? А тебе не интересно, как я добралась до дома? — складываю руки на груди и сбрасываю капюшон, чтобы лучше видеть эту наглую морду.

— Ну раз ты стоишь здесь передо мной, значит нормально, нет? — ржет Свирский будто удачно пошутил.

— Ты что, идиот? — прищуриваюсь и заглядываю ему в лицо. — Сними очки.

— Зачем? — усмехается Свирский. — Думаешь, под ними написано — идиот ли я?

Матвей сплевывает жвачку прямо на асфальт и закатывается отвратительным смехом.

Я…

Мне…

Господи, мне противно на него смотреть.

Это не мой парень.

Поднимаю руку и резким движением срываю с Матвея очки.

Красные, мутные, бегающие глаза последнее время мне хорошо стали знакомы.

Сжимаю кулаки так, что хрустит тонкая фирменная оправа. Прикрываю глаза и набираю больше воздуха в легкие.

— Матвей…

— Пацаны, — перебивает меня Свирский, притягивая к себе, — это моя Юлька! — орет в сторону машины. Хочу вырваться, но Матвей прочно удерживает мои запястья за спиной. — Красавица, правда?

Одна моя рука по-прежнему в его хватке, а второй Матвей цепляет меня за подбородок и грубо целует.

Все это показательное выступление для зрителей из машины. Они гудят, хлопают в ладоши и свистят, точно дикари.

Большинство среди них — кавказцы, и я никого не знаю. Кроме одной, прожигающей токсичным взглядом, морды Севы-Ветра.

Отталкиваю Свирского и яростно шиплю:

— У тебя новая компания, Мот? — киваю подбородком в сторону машины. — Где твоя машина? Кто они, черт возьми? — всплескиваю руками.

— Воу-воу, фиалка, остынь, малышка! — выставляет руки вперед.

— С кем ты связался, Матвей? Ты опять под дурью? — толкаю его в грудь, отчего Свирский оступается, хватает руками воздух, но не падает.

У меня истерика.

Мое тело пробивает мелкой дрожью, а в области желудка начинает болезненно жечь. Чувствую горечь во рту.

Это от бессилия.

Я сейчас бессильна.

— Охренела?

Сжимаю губы и веки, чтобы не заплакать.

Хочу уйти.

От него хочу уйти.

Свирский обхватает со спины и прижимается близко к телу.

Закрываю глаза и позволяю скатиться скупой слезе разочарования и тоски.

Тоски моего тела…потому что оно помнит его касания, человека, который был небезразличен и дорог, и оно готово еще отзываться, вопреки подающим сигналам мэй-дэй* моего мозга.

— Прости, фиалка, — ласково шепчет на ушко, нежно так, щемяще, — свои все пацаны. Поехали, покатаемся? Ты ж любишь.

Люблю.

Любила.

Со своим Матвеем.

— Отпусти, — во мне бушует ураган, сметая всю нежность к нему и жалкие крохи былых чувств, но говорю я спокойно, размеренно, успокаивая его. Иначе хуже будет, не отпустит, превращаясь в необузданного зверя. Я знаю. — У меня зачет завтра, — вру я, — мне готовиться надо.

— Зубрилка моя, — ласково кусает ушко, а я терплю, терплю, — точно не обижаешься?

— Не обижаюсь.

— Тогда до завтра, фиалка? — отпускает и вроде бы сейчас здесь, со мной, вот он, но нет. Он с ними, там, в машине, с новой неизвестной компанией.

— До завтра.

— Я люблю тебя, малышка, — на полпути оборачивается Свирский и расплывается счастливой лужицей, точно подросток, выклянчивший у родителей разрешение погулять еще часик.

Не любишь…

*Mayday (мэй-дэй) — сигнал бедствия, используемый в ситуациях угрозы для жизни людей и тп.

12. Юля

— Юленька, больше экспрессии, дорогая! Где эмоции? Я хочу видеть твои эмоции!

Если я покажу Марте Михайловне, моему педагогу по специальности, те эмоции, которые сейчас у меня внутри, вряд ли они ей понравятся.

Моя туника будто после стирки без отжима, а спортивное трико от пота не приятно облепило мой зад. Я вкалываю над сольной экзаменационной хореографией, как проклятая, но делаю каждое танцевальное движение механически, потому что мыслями я не здесь.

Во мне коктейль из разочарования, обиды, злобы и отчаяния. Несколько дней, вместо того, чтобы готовиться к теоретическому экзамену у ржавого Смелковского, я штудировала статьи из интернета, выискивая информацию о том, как можно и нужно помочь наркозависимым.

Я уверенна, что Матвею нужна помощь.

Пока не поздно.

Потому что стадия уговоров и разговоров уже невозвратно пройдена, и дальше это не работает. Необходима специализированная медицинская и психологическая помощь. Для этого я планирую поговорить с Ириной Владимировной, мамой Матвея.

Не знаю, имею ли я