Шоферы посмотрели на него, потом на черный внедорожник, дважды мигнувший фарами. Они были здоровые дядечки и, судя по виду, не робкого десятка, однако почувствовали, что это не тот случай, когда следует проявлять гонор. Правда, одному из них пришла мысль немного подзаработать.

— Денег дашь? — спросил он.

— В лоб дам, — ответил Сергей, глядя ему в глаза. — Больно.

Через минуту пространство перед «Тереком» очистилось. Еще через две в дверь ворвалась первая группа спортсменов. Выждав немного, Сильва газанул. Сергей, невольно зажмурившись, пропустил тот момент, когда они протаранили витрину. Вместе с остальными он заскочил в ресторан, перепрыгнул через опрокинутый стол и бросился на осетина, судорожно дергающего пистолет, зацепившийся за ремень.

Легко и красиво Сергей подпрыгнул и влепил ему ботинком в физиономию, так же легко приземлился и бросился на другого, выхватившего не пистолет, а нож.

Страха не было. Сомнений тоже. Сергей знал, что сегодня у него получится все задуманное. Это был его день, и он чувствовал небывалый прилив сил и отваги. Осетин с ножом или хоть десять таких не могли остановить его или противостоять его напору.

Душа Сергея пела торжествующую песнь победителя.

Геннадий Ильич не сразу узнал голос, прозвучавший в телефоне. По правде говоря, он вообще не ответил бы на звонок, если бы не тревога за сына. У него была самая тяжелая форма похмелья, которое усугублялось простудой.

Накануне, когда из носа и глаз потекло, а в гортани образовалась сухость, он решил убить вирус алкоголем. Это было ошибкой. Вирус никуда не делся, а вот себя Геннадий Ильич едва не угробил.

— Да! — прохрипел он в трубку.

Номер звонившего был незнакомым. В больную голову Геннадия Ильича пришла мысль, что Сергей потерял мобильник и воспользовался телефоном приятеля. Допускать вероятность того, что с сыном что-то случилось, вообще не хотелось. В этом состоянии совсем ничего не хотелось.

— Генка! — прозвучал мужской голос.

— Кто говорит?

— Да я, брат, я! Не узнал?

Геннадий Ильич узнал. Если бы это было возможно, то от этого узнавания ему стало бы еще хуже. Но было и без того плохо, дальше некуда, поэтому он буркнул:

— Чего тебе?

Звонил младший брат. Вышел после очередной отсидки. Или сбежал, с него станется. Всю жизнь он садился и бегал. Во многом из-за него майор Карачай так и не стал подполковником и не пошел выше. Родство с рецидивистом здорово подпортило ему анкету. А младший брат — жизнь. Сколько помнил его Геннадий Ильич, столько тот врал и крал. Больше ничего не умел делать.

— Хотел тебя обрадовать, — сказал брат.

— Не получилось, — отрезал Геннадий Ильич. — Не обрадовался я. Пока.

Он прервал звонок и отправился на кухню делать лечебную смесь из лимонного сока и анальгина. Перед глазами мелькали точки, напоминающие микробов под микроскопом. На тошноту и недомогание накладывалась тревога за Сергея. Вчера как ушел из дому утром, так больше не возвращался. На звонки не отвечает. Распсиховался из-за матери. Мерзавка она. Приперлась спозаранку и все испортила.

Геннадий Ильич вспомнил совет сына купить оленьи рога и поморщился. Тревога сменилась глухой обидой. Если Сергей обосновался у кого-то из дружков-спортсменов, то так тому и быть. Или подругу себе завел? Ну-ну, дерзай, сынок. Глядишь, и тебе тоже рога пригодятся.

Телефон снова зазвонил. Допивая кисло-горький сок, Геннадий Ильич посмотрел на экран. Брат. Вот же привязался!

Брат был младше на девять лет, поэтому они никогда не были близки. Сосуществовали. Жили как бы в параллельных мирах. Когда Геннадий был уже взрослым юношей, Сашка еще в солдатиков играл. И помаленьку учился воровать солдатиков у других.

В двенадцать лет он был пойман с шайкой таких же воришек в своей же школе, куда они забрались, чтобы вынести недавно приобретенные магнитофоны, кинопроекторы и другую технику. Потом была фотолаборатория и срывание шапок с прохожих. И наконец налет на магазин. Сашка был тогда пятнадцатилетним и отправился в колонию для несовершеннолетних преступников, но там учудил что-то такое, за что его перевели к взрослым. Дальше он покатился не просто по наклонной, а по вертикальной плоскости.

— Ну? — сказал Геннадий Ильич в трубку. — Уже не порадовал. Что еще?

— Не сбрасывай меня, — попросил Александр. — Не чужие все-таки.

— И не родные больше.

— Кровь-то одна. И всегда одной будет.

— Давай без этих лирических отступлений, — сказал Геннадий Ильич. — По существу. И учти, я больше не служу. Так что просить меня с кем-то свести или отмазать бесполезно. Я уже не мусор, как вы выражаетесь.

— Вот и отлично! — обрадовался брат. — Раз ты не мент, то можешь мне помочь. По-братски.

— Денег не проси. Я по пятницам не подаю.

— Я не побираться звоню.

— Тогда зачем? — продолжал допрос Геннадий Ильич.

Самодельный антипохмелин начал действовать, и он почувствовал себя лучше. И вообще, брат есть брат. В конце концов, от одного мороженого откусывали и в одной одежде ходили. Спали под одним одеялом, было дело. И даже первая любовь Александра являлась одновременно первой «настоящей» девушкой Геннадия. Помнится, они тогда дважды подрались сильно. Чуть не поубивали друг друга. А потом хохотали до упаду, глядя на свои разбитые физиономии.

— Я в бегах, — сказал Александр. — Пустишь пересидеть?

— Охренел? — взвился Геннадий Ильич. — Немедленно иди в полицию с повинной, пока срок не добавили. Хотя теперь, наверное, поздно.

— Поздно, брат. Мне пятнашка светит. Я лучше сдохну, чем вернусь.

— Зря ты позвонил. Связь, скорее всего, прослушивается.

— Исключено, — успокоил Геннадия Ильича Александр. — Меня по фальшивому паспорту замели. И в деле я прохожу под другой фамилией.

— Разве такое возможно?

— Возможно, — заверил брата Александр. — Не захотели следаки с ксивой возиться. Я в отказ ушел. Они бы сто лет могли выяснять, кто я такой. А так — бросай на кичу и дырки для погонов верти.

— За что тебя? — спросил Геннадий Ильич.

— Авторитета одного завалил. При депутатской неприкосновенности. Теперь он в земле, а я бегаю. Так получилось.

— Зачем тебе это было нужно?

— Меня не спрашивали, — ответил Александр. — Сходка постановила, мне поручили исполнить. У нас желания не спрашивают.

— Вот и прятался бы у своих подельников, — буркнул Геннадий Ильич.

— Оно, конечно, можно. Только я не хочу к ним обратно. В кои-то веки возможность выпала заново начать жить. Сейчас я чист. Ни судимостей, ни долгов невыплаченных. Никто не спросит с меня. Мастырь новую ксиву и живи.