Через десять минут я вышел из гостиницы и зашагал по главной улице, потом свернул направо и прошел еще четверть мили — до частного санатория доктора Эккерта. Ночь была холодной и ясной, снег поскрипывал у меня под ногами. Самая подходящая погода для прогулки.

Правда, мне несколько портила настроение мысль о том, что меня могут не погладить по головке за тайное проникновение в частную лечебницу.

Каменная стена с запертыми чугунными воротами посредине была высотой футов в шесть. Я прошел вдоль нее и, обогнув весь участок, вернулся к тем же самым воротам. Получалось, что санаторий занимал целый квартал. Проникнуть внутрь можно было, только перебравшись через стену, если я не хотел звонить в звонок. А я че хотел.

Я снова отправился в обход и оказался возле задней стороны дома. Остановился, убедился, что на улице никого нет, подтянулся на руках и спрыгнул вниз по ту сторону стены. Здание было погружено в темноту, светились лишь два окна. Я прошел по снегу к расчищенной бетонной дорожке, опоясывающей строение, и двинулся по ней к черному ходу. Через пять минут я уже проверял все окна подряд в надежде, что хоть одно из них окажется незапертым, но мои надежды не оправдались. Тогда я решил, что надо изобрести какой-то более оригинальный способ проникновения в эту цитадель, и потому пошел прямо по снегу прочь от здания к стене и далее вдоль нее до чугунных ворот.

Между прутьями было достаточно большое расстояние, чтобы просунуть руку, и мне удалось дотянуться до звонка, вмонтированного в каменную стену со стороны улицы. Я нажал на кнопку и не отпускал несколько секунд, затем быстро пробежал вдоль внутренней стороны стены до угла и, спрятавшись в тени, стал ждать.

Секунд десять ничего не происходило, потом там, где находилась входная дверь, появился прямоугольник света, на фоне которого обозначилась человеческая фигура. Мне показалось, что это тот самый санитар — или кем он был? — который отворял ворота для нас с Вайгелем. Мне было слышно, как он бормочет сердито, неспешно шагая к воротам. Когда он проделал примерно полпути, я скользнул вдоль здания. Конечно, было бы гораздо проще и легче стукнуть служителя по голове, пока он ничего не видел, но ведь то был старик, выполнявший свою работу.

Он остановился в нескольких футах от ворот, включил фонарик и что-то крикнул по-немецки, очевидно спрашивая, кто, черт побери, мог явиться так поздно.

Продвинувшись вдоль фасада, я поднялся по трем ступенькам, юркнул в вестибюль и осторожно закрыл за собой дверь. По моим расчетам, в моем распоряжении было максимум полминуты до возвращения санитара, который либо отомкнет дверь своим ключом, либо начнет барабанить в нее, если такового при нем не окажется.

В вестибюле никого не было. Я быстро прошел по нему до кабинета доктора, вошел внутрь, закрыл дверь, прислонился к ней и стал ждать в полнейшей темноте.

Скоро я услышал, как захлопнулась входная дверь, затем в коридоре раздались шаркающие шаги. Я прижался ухом к двери, но шаги прошли дальше. Потом до меня донеслось неясное бормотание. По всей вероятности, санитар решил, что кто-то по-детски пошутил — позвонил в дверь и удрал прочь, ну а входную дверь захлопнуло сквозняком. Я надеялся, что именно так рассудит старик.

Я прождал целых пять минут и, не услышав никаких звуков снаружи, принялся с большими предосторожностями открывать дверь. В коридоре никого не было.

Я вышел из кабинета и неслышно добрался на цыпочках до той комнаты, где видел Монику Байер. Легонько нажал на ручку, но дверь оказалась запертой. Тогда я прошел до конца коридора, где перпендикулярно ему начинался еще один коридор, поуже.

Заглянув за угол, я определил, что свет проникает из-под двери слева, откуда доносились едва различимые голоса. Я прокрался почти вплотную к двери и прижался к стене возле нее.

Разговор продолжался. Я совершенно отчетливо слышал слова, и если бы знал немецкий, то без труда выяснил бы, о чем шла речь. Потом все перекрыл нетерпеливый женский голос, и тут уж я все понял, потому что эта особа говорила по-английски.

— ..Разревусь в голос! Неужели вы не можете перестать перебрасываться немецкими фразами весь вечер!

Одно то, что я торчу безвыходно в этом сумасшедшем доме, кошмарно, а тут еще ваши непонятные разговоры.

Поди догадайся, о чем вы договариваетесь.

— Сожалею, фрейлейн, — ответил доктор Эккерт, голос которого я сразу же узнал. — Иногда мы забываем, что вы не знаете нашего языка.

— Это не имеет значения! — презрительно фыркнула женщина. — Я не представляю, о чем, черт побери, мы могли бы разговаривать, если бы даже я знала немецкий!

Скажите мне одно: сколько еще времени я должна тут торчать, изображая ненормальную?

Я решил, что сейчас самое время войти, и сделал это.

Я вошел в комнату с таким видом, будто меня давно там ждали, и одарил всех теплой дружеской улыбкой.

Это была гостиная, хорошо обставленная, и находились в ней поистине интересные люди. Например, доктор Эккерт, глаза которого при моем появлении едва не выскочили из-за стекол очков. Женщина, которую я до этого видел в сестринской униформе, сейчас одетая в дорогое платье с жемчужным ожерельем. Ее также поразил мой приход. Но сильнее всех была удивлена растянувшаяся на кушетке брюнетка, одетая в элегантный спортивный костюм, который подчеркивал соблазнительную форму ее упругих грудей и стройных ног. В одной руке она держала сигарету, в другой — стакан с какой-то жидкостью, но отнюдь не с чистой водой. Ее черные волосы были расчесаны и уложены в затейливой прическе.

— Разрешите мне первым принести вам свои поздравления! — заявил я с широкой улыбкой.

Ее глаза широко раскрылись.

— А? — выдохнула она.

— По поводу чудесного выздоровления, — продолжал я. — Вы больше не баюкаете тряпичную куклу, у вас не течет изо рта отвратительная слюна, да и едой вы уже не обливаетесь. — Я перевел взгляд на обескураженного доктора.

— Разрешите мне также поздравить и вас, доктор Эккерт. Лично я считаю это выдающимся достижением в истории психиатрии!

Вся сложность моего положения заключалась в том, что, разыгрывая эту сцену, я не мог видеть, что творится у меня за спиной. Когда же я услыхал слабый шорох, было уже поздно. Кто-то очень сильно ударил меня по затылку неким очень твердым предметом, и в следующее мгновение я перестал что-либо ощущать.

Мне думается, я пришел в себя именно из-за сильной боли в затылке. Открыл глаза, моргнул раз-другой, и какие-то расплывчатые очертания постепенно превратились в маленький столик и стул. После этого я сообразил, что лежу на жестком топчане. Осторожно сел, осмотрелся и выяснил, что я прав. Они бросили меня в каморку, предназначавшуюся для кататонички Моники Байер. Хорошо еще, что не снабдили меня тряпичной куклой, чтобы я мог баюкать ее.

Я сел на край койки и, когда боль в затылке немного отпустила, закурил сигарету. Минут через десять после этого я услышал, как в замке поворачивается ключ.