Друзья стали разбирать возможные варианты знакомства с вышеозначенным персонажем. Правда, ни одного сносного пока не находили. Дильса было решено оставить на потом и сосредоточиться на жизни Эдуарда де Вельтэна.

Ноябрь 1147 года, аббатство Клюни, владения Французской короны

На время после полудня в монастыре сегодня назначили диспут. Это было знаком уважения к учености и сану гостей монастыря. Однако вопреки обычаю основным собеседником в диспуте с Петром Достопочтенным был не выдающийся теолог, а его ученик. Перед началом Ожье смиренно спросил настоятеля, не видит ли тот чего-либо оскорбительного в том, что роль основного протагониста Ожье уступит Руфину. Мол, это вовсе не знак неуважения к аббату, а желание дать возможность талантливому ученику стать вровень со своими учителями. Петр Достопочтенный никакого неудобства в этом предложении не увидел, и диспут начался.

Основной темой стало следующее: можно ли вывести и Творение, и Воплощение, и Спасение из хорошо известных слов из Евангелия от Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог»? Если тема была доступна, то все последующие рассуждения нагнали такого туману, что Бернар уже решительно ничего не понимал. Сначала, правда, он пытался следить за горячей полемикой ученика теолога и настоятеля, но постепенно свои попытки оставил. Хотя заключение ему понравилось и оказалось как нельзя более ясным и вполне применимым к практической, реальной стороне жизни. Участники пришли к выводу, что как ни крути, а душа человеческая не некая вечная субстанция, застывшая раз и навсегда в подвижничестве или грехе, а подвижная, изменчивая сущность, способная развиваться от состояния грехопадения через заблуждение и гордыню к поиску истины и раскаянию. И именно это движение души приводит ее к искуплению и спасению. Следом участники диспута помолились, благодаря Всевышнего за то, что прояснил их запутавшееся сознание и показал дорогу к истине. На том первая встреча теолога и аббата закончилась. Гийом Ожье казался удовлетворенным, Руфин же сиял от предоставленной ему чести. Аббат поднялся и первым направился к выходу. В этот момент к нему подошел Ансельм и что-то горячо зашептал на ухо. Настоятель помрачнел и заспешил вслед за братом-госпиталием. Теолог с учеником последовали за аббатом. Бернар отправился в госпиталь. По дороге заметил Гийома Ожье, беседующего с хромоногим Иосифом. Вид у Ожье был довольным, явно болтливый брат выдал какую-то важную информацию. Иначе и быть не могло, тем более вид у Иосифа и в самом деле был встревоженный и даже испуганный. «Попадет тебе однажды за твою словесную несдержанность, мой брат!» – вздохнул про себя Бернар и хотел было продолжить свой путь. В этот момент его окликнул теолог, а Иосифа и след простыл. Санитарный брат обернулся. Гийом Ожье не торопясь подошел. Вообще теолог расхаживал по монастырю, как по собственной вотчине, его высокая и мощная фигура выделялась в толпе снующих монахов, как королевский корабль среди мелких лодчонок. Даже грубая коричневая ряса, подпоясанная перекрученной веревкой, не нарушала этого впечатления. Впрочем, при свете дня она не казалась такой уж грубой, а к веревке был подвешен изящный, вышитый золотом кошель, приличествующий больше рыцарю или богатому торговцу, нежели монаху.

– Вас привлек наш диспут, – обратился тем временем Ожье к Бернару, – я наслышан о ваших талантах врачевателя, мой брат, и с искренним восхищением отношусь к вашему нелегкому труду, ибо кто, как не вы, являете миру образ Христа, пришедшего послужить миру с милосердием и терпением.

Бернар был приятно удивлен. Его скромная персона заинтересовала такого ученого мужа.

– Мне интересно было бы посетить ваш лазарет, брат, и, возможно, мои скромные знания смогут помочь страждущим.

Бернар отказать не посмел. По дороге к ним присоединился Руфин Редналь. Как ни странно, но Ожье оказался сведущ в медицине и уходе за больными. Было видно, что он привык к виду ран, страдания и смерти. Его рассуждения о лекарствах, о новых методах кровопускания, его полезности в одних случаях и крайнего вреда в других были более чем интересными.

– Вы хорошо осведомлены, брат! – не сдержал собственного удивления Бернар. – Вам приходилось лечить больных?

– Судьба наша непредсказуема, инфирмариус.

Руфин в отличие от собственного наставника к виду крови и язв был явно непривычен. Когда его учитель открыл повязку одного из пациентов Бернара, серьезно повредившего себе ногу, он побледнел и торопливо отвернулся. Потом, застеснявшись собственной реакции, глубокомысленно произнес:

– Я читал, что затягиванию ран способствует Божественное пение. Например, если больной меланхолического темперамента, то нет ничего лучше псалома 23: «Господь – свет мой и спасение мое: кого мне бояться? Господь – крепость жизни моей: кого мне страшиться?» – процитировал он, закрыв глаза, потом спешно добавил: – А вот если больной холерического темперамента, то ничего лучше псалома 15 нет.

Все это было произнесено с видом самым глубокомысленным, правда, от загноившейся раны Редналь старательно отворачивал взгляд.

– Я бы порекомендовал вам, мой брат, – продолжил он тем же серьезным тоном, – отправить завтра утром молодых послушников спеть ему псалом 23.

– А вы как считаете, инфирмариус? – обратился Гийом Ожье к Бернару, внимательно наблюдая за реакцией последнего.

Тот в ответ произнес нечто неопределенное, чтобы не обидеть ни одного, ни другого ученого.

– Затягиванию ран, мой дорогой Руфин, – спокойно продолжил Ожье, – лучше всего помогает промывание, чтобы они не загноились, и бальзам из пчелиного воска с лечебными травами. А темперамент тут и вовсе ни при чем. Куда важнее молодость и крепость организма.

В его тоне чувствовалась скрытая насмешка. Вообще отношения между учеником и учителем Бернару показались немного необычными. Руфин не высказывал свойственного ученику почтения, а Ожье – традиционного покровительства. Соперничество – именно это слово лучше всего подходило к связи учителя и ученика.

– Итак, дорогой брат, влияет ли музыка на лечение? – вернулся тем временем теолог к Бернару.

Санитарный брат таким вопросом был поставлен в тупик. Музыку он любил, но талантами был обделен. У него был зычный голос, но музыкальный слух отсутствовал начисто. Пел он не просто плохо, а ужасно. Именно поэтому в присутствии почетных гостей настоятель самолично просил его петь как можно тише. Бернар не обижался и довольствовался тем, что во время молитвенных песнопений просто раскрывал рот, чтобы не портить торжественные и благолепные мелодии, выводимые его собратьями.

– Честно говоря, не знаю, – признался он и добавил: – Когда-то в молодости от одного ученого монаха мне приходилось слышать, что болезнь – это нарушение связи тела с универсальной гармонией мира, а выздоровление – восстановление этой связи, когда микрокосм снова связывается воедино с макрокосмом. И молитвенные песнопения, какими бы они ни были, всегда звучат гармонично и могут только способствовать выздоровлению.