– Совершенная истина! – восхитился Ожье, ему все больше и больше нравился инфирмариус, и если бы не двусмысленная ситуация, в которую он был поставлен, то они могли бы стать друзьями, поэтому он добавил, обращаясь к ученику: – Лучше не скажешь, не правда ли, Руфин? Музыка как послание Бога, чтобы в этом низшем и погруженном в греховность мире люди могли услышать отзвук гармонии небесных сфер!

– Поэтому вас и интересуют древние тонарии? – воспользовался Бернар возможностью задать интересовавший его вопрос.

Ожье с еще большим интересом посмотрел на санитарного брата, Руфин же как-то напрягся и даже взглянул на их собеседника с откровенной враждебностью.

– А вам что-то известно об этих тонариях? – встряхнулся Ожье, глаза его сузились, словно прицеливаясь.

– Что мне может быть известно, я – санитарный брат, а не кантор, – осторожно возразил инфирмариус.

– Слышал я, что в вашем монастыре есть один монах, брат Одилон. Его ученость и знание священных песнопений снискали ему славу во всем христианском мире. Если не ошибаюсь, он здесь, в вашем лазарете?

– Вы не ошибаетесь, – подтвердил Бернар, хмыкнув про себя, что он-то, простак, возомнил, что теолога заинтересовал его лазарет, – только он уже почти ни с кем не разговаривает.

– Но мне хотелось бы его увидеть, я его когда-то знал, – продолжил настаивать Ожье.

– Ваша воля, – пожал плечами Бернар, – следуйте за мной.

Они нашли старика в той же позе, в которой Бернар оставил его утром. Брат Одилон лежал вытянувшись, его раскрытые глаза смотрели прямо перед собой, и губы бесслышно двигались.

– Оставьте нас одних, – на этот раз не попросил, а приказал Ожье.

Бернар без слов повиновался. Ситуация эта изрядно его удивила, но противоречить важному гостю он не решился. Развернулся и направился к другим больным, краем глаза наблюдая, как теолог склоняется к умирающему, что-то ему говоря. Но как ни старался Гийом Ожье, Одилон только отворачивал голову и рта не открывал. Старый монах дал обет молчания, и его ничего в этом бренном мире уже давным-давно не интересовало. Ожье покачал головой и прошептал что-то на ухо монаху. Одилон вскинулся и вперился в теолога долгим ненавидящим взглядом. Бессловесный поединок длился несколько мгновений. На этот раз Гийом Ожье первым отвел глаза и, развернувшись, размашистым шагом двинулся к выходу.

* * *

У Бодлера в этот день случилось открытие. Не сказать, что мирового масштаба и даже Нобелевскую за него не получишь. Он испытал не изведанное до этого чувство. Началось с его каждодневного наблюдения за Никой. Та только что закончила разговаривать по скайпу со своими родителями, отошла, но про глазок видеокамеры забыла. В отличие от Магнуса Ника его всегда заклеивала. Поэтому обычно Бодлер довольствовался проверкой ее мейлов и безмолвным участием в разговорах по скайпу. Он даже с непривычки сначала было отвел глаза, но с собой не справился. Тем временем Ника скинула длинную футболку, под которой не было ровным счетом ничего, если не считать тонких трусиков. Она приподнялась на носки, потянулась, раскачиваясь в разные стороны. Потом вытянула руки и наклонилась. Тяжелая с темно-розовыми, задорно вздернутыми сосками грудь оказалась прямо в поле зрения Бодлера, и хакер задохнулся. Сначала возникло неприятное стеснение в груди, сердце забилось, и голова слегка закружилась. Кровь запульсировала, во рту пересохло, и желание незнакомой горячей волной поднялось откуда-то изнутри. Бодлер девственником не был. Эту сторону человеческих отношений он изучил из чисто научного интереса. То есть несколько раз оказался в постели не слишком разборчивых участниц Гариковских вечеринок. Но все, что он испытывал раньше, носило чисто физиологический характер вроде еды, питья и прочего. Сейчас же все было иначе. В голове тысячами падающих звезд взорвался гигантский фейерверк, он уже не был Бодлером, циничным хакером, отвлеченно наблюдающим за потугами собственных современников. Нет, он стал рыцарем без страха и упрека, готовым сразиться с тысячей драконов, ангелом-хранителем, готовым за своей возлюбленной спуститься в ад. В общем, проще говоря, Бодлер готов был на все ради Ники. В холодном и равнодушном сердце Бодлера в этот миг проснулся поэт, мечтатель, романтик, трубадур.

Ощущение было непривычным, даже голова закружилась от неожиданности. И ему первый раз в жизни захотелось поделиться своим открытием мира человеческих чувств. Он вышел из спальни в поисках Насти, но застал последнюю за горячей дискуссией по телефону. Похоже, его новой знакомой было не до случившейся сегодня любви Бодлера. Хакер благоразумно ретировался. Вернулся к своему компьютеру, но связь была прервана. Он сел и задумался. Сейчас он уже не был равнодушным наблюдателем. Ника, сама того не подозревая, нашла настоящего союзника. Только чем он мог помочь ей? Идеи, одна оригинальнее другой, вертелись в его мозгу. Она явно нуждалась в деньгах, хронический отрицательный остаток на ее счету был тому свидетелем. Наследство Магнуса было заблокировано до окончания уголовного расследования. А многочисленные приработки еле позволяли Нике свести концы с концами. Перевести деньги на ее банковский счет? Она сама же первой начнет звонить в банк и выяснять, откуда и что. Да и потом, ее банковский счет был под наблюдением. Неизвестно откуда поступивший перевод только усилит подозрения полиции. Нет, этот вариант отпадал. Внезапно интересная идея озарила хакера. Он улыбнулся и принялся приводить собственный план в исполнение.

Настя же в очередной раз спорила с мамой. Вернее, не спорила, а пыталась выбить из материнской головы прочно засевшую там гениальную идею. Эта идея заключалась в следующем: Насте необходимо во что бы то ни стало серьезно поговорить с Гариком относительно их будущих отношений.

– Мама, мы с Гариком друзья, – пыталась вывести родительницу на истинный путь дочь.

– Аль, ты слышишь, они друзья! Ты со своей дружбой у меня уже в печенках сидишь! Он что, к себе всех друзей вот так приглашает!

Нужно сказать, что с того самого момента, как Антонина Викторовна узнала о существовании гранта и Настином в нем участии, одна мысль прочно засела в ее голове. И ничем не выбьешь. Гарика она запомнила хорошо, и от ее внимательного взгляда взаимная симпатия молодых людей во время пребывания Арутюняна в Петербурге не укрылась. Решение дочери посетить Париж и остановиться у Гарика Антонина встретила «на ура» и начала действовать. Первым делом лихорадочно подсчитала, дадут ли ей еще один потребительский кредит на дочкину поездку. По всему получалось, что проскочит. Тем более кредит на новую кухню должен был вот-вот кончиться, а кредиты на некстати сломавшиеся стиральную машину и телевизор были маленькими. Но Настя от маминой помощи категорически отказалась.

– Но хоть гардероб обнови, чем черт не шутит, – боялась сглазить мать, – Гарику точно все эти французские вертихвостки поднадоели, поэтому и приглашает тебя.

– Мама, он меня не приглашает, я сама в гости напросилась, раз все равно во Францию еду, – напоминала Настя.