ладно? — спрашивает она. — А вы потом глянете, когда время будет, хорошо?

Новицкая кивает.

— Так вот, он говорит, — продолжает Ирина, — что это очень своевременное предложение, давно, говорит, назрело подобное решение. В общем, он хочет с тобой поговорить на эту тему, поэтому ты, пожалуйста сходи к нему, только, как следует подготовься, потому что будет много вопросов. Или… знаешь что, сходим вместе, чтобы… в общем…

Ну да, разумно, чтобы её не отодвинули от этой идеи. Иванова выходит из кабинета.

— Думаю, ты бы могла, — говорю я, — и в обком с этим делом сходить. Мы сделаем наш отряд, городской, но по области тоже можно, областной штаб, потом замутим.

— Нет, в обком я это дело не понесу, сейчас, по крайней мере. Они, если идея понравится, себе её присвоят или вообще зарубят. И останемся мы с тобой у разбитого корыта. А так, в случае чего, скажем, первый секретарь горкома КПСС товарищ Захарьин Ефим Прохорович поручил и дело в шляпе. Соображаешь?

— Тяжело новичку в аппаратных играх ориентироваться, но я соображаю, да.

— А с медсестрой? — вдруг спрашивает она?

— Что с медсестрой? — удивляюсь я, но тут же сообразив, о чём речь, улыбаюсь.

— С той симпатичной дурочкой в Москве, — хмурится Новицкая, разглядывая мою улыбку.

— Нет, клянусь интимными частями тела.

— А с таджичкой?

Блин! Ну вот, приехали… С таджичкой ни разу, а вот с узбечкой, да, было кое-что, но тебе лучше об этом не знать и даже не думать. Так что ли?

— И с таджичкой тоже ничего не было, — не моргнув глазом вру я.

Ненавижу себя за это, но не признаваться же, в самом деле… Она пристально и долго смотрит в глаза. Блин-блин-блин…

— И вот ещё что про обком.

Опять меняет тему… Пронесло вроде. Пронесло… Но, если честно, мне это всё как-то не нравится, надо по-моему прислушаться к поучениям генерала Скударнова, и остепениться в вопросах половой распущенности. Если получится, конечно.

— Что же? — невинно хлопаю я глазами.

— Есть такой поц, Эдуард Снежинский, инструктор обкома.

— Уже инструктором стал?

— Да, на днях, недавно совсем.

— И что с ним? Урод редкостный, как мне показалось.

— Да, тебе не одному это кажется. Говнистый он мужик. — Так вот, зуб у него на тебя с той вашей встречи. Приходил ко мне сегодня.

— Чего хотел?

— С фабрики тебя гнать поганою метлой.

— Всё из-за того дурацкого случая что ли? Вот же дурачок.

— Нет, не из-за того, — качает головой Ирина. — Из-за того, что ты не работаешь, а только числишься. Всю работу за тебя тянет Алёшина, зам твой.

— Ну, кое-что делаю, всё-таки.

— Надеюсь, не то, что я думаю. Так вот, у вас была проверка ОБХСС…

— Так ничего не нашли же, — удивляюсь я.

— Но «Комсомольский прожектор» вскрыл факты, а ты пальцем о палец не ударил, чтобы их проверить, сразу в милицию позвонил. А они ничего не подтвердили. Это я его слова передаю, если что.

— Вот же горе, что у нас на фабрике всё по закону и никто не ворует.

— Якобы по больничным, зарплату получаешь, а ничего не делаешь

— Ой, Ир, ну хорош уже, — морщусь я.

— Я-то что, Снежинский воду баламутит. А ещё ты неуважительный, грубый и не соответствуешь образу представителя передовой советской молодёжи. И не просто представителя, а осенённого доверием товарищей. Ну и вот такая мутотень.

— И что, нужно его остерегаться?

— Остерегаться всегда нужно, особенно когда внезапно высоко взлетаешь, нарушив планы какого-нибудь говнюка, вроде Снежинского. У него на это место были другие кандидаты.

— Ну пусть пойдёт Ефиму скажет о своих рухнувших планах. Придурок. Что с ним делать-то?

— Не знаю пока, — пожимает она плечами. — Подставь как-нибудь, чтобы он варежку свою прихлопнул.

— Можно, я на него просто внимания не буду обращать? — морщусь я, изображая на лице кислую мину.

Ещё Сгежинским заниматься! Этого мне сейчас совсем не хочется, вот честно.

— Сожрёт. Надо обращать. Ладно, подумаем ещё, что с ним делать. Пошли к Захарьину сходим, пока он здесь.

Мы выходим из кабинета, снова проходя мимо скучающих посетителей, ожидающих аудиенции. Но у нас-то, ясно дело, проблемы поважнее, чем у них. Секретарши Ефима не оказывается на месте, поэтому я, не долго думая, приоткрываю дверь и заглядываю в кабинет.

— О, Брагин, — говорит Ефим, замечая меня, и я представляю вместо него огромного кота Матроскина. — Заходи, долго жить будешь.

Я захожу, ну и Ирина, тоже. А куда теперь деваться-то? Самое плохое то, что Ефим сейчас не один. У него за приставным столом сидит Снежинский. Не вовремя мы, конечно, не вовремя.

— Присаживайтесь, товарищи, — расплывается в улыбке Матроскин-Захарьин, он же первый секретарь райкома КПСС товарищ Ефим.

— Ну, что вы замолчали, товарищ Снежинский? — кивает Ефим. — Вот он ваш Брагин любимый, и первый секретарь здесь же. Вот говорите им.

Снежинский поджимает тонкие губы и некоторое время сидит зыркая глазами и переводя взгляд с меня на Новицкую.

— Я Ирине Викторовне уже всё сказал, — наконец, заявляет он. — Но могу повторить, так сказать, прямо для адресата. И прошу заметить, что Брагин никакой мой не любимый. Это вообще смешно слышать.

Неужели он не понимает, что на него все как на умалишённого смотрят. Вот дурачок.

— Вы, товарищ Брагин, мало того что завалили всю работу, — строжится он, — так теперь вообще являться перестали.

— Так я в больнице лежал, и сейчас у меня больничный, — хмыкаю я. — Все претензии к докторам, товарищ Снежинский.

— Но сюда, как я вижу, вы, несмотря на козни докторов, сумели прийти?

— Обострённое чувство долга, — улыбаюсь я изображая свою самую невинную и обезоруживающе открытую улыбку.

— Не на рабочее место, прошу заметить, а в кабинеты начальников! Обивать пороги сильных мира сего. Потому что вы подхалим и карьерист.

Ну, дурак, просто удивительно, какой дурак.

— Да вы просто Шерлок Холмс, а не Эдуард Фридрихович. По размеру обуви выводы делаете? Или, может быть, просто на собственные домыслы опираетесь? Это крайне распространённая ошибка среди людей без жизненного опыта — судить других по себе.

— Что⁈ — задыхается он. — Да вы ещё и хам! Я между прочим, назначен инструктором областного комитета и не намерен выслушивать от вас подо…

— А я между прочим, — перебиваю я, говоря при этом незлобиво и с улыбкой, — избран трудовым коллективом и не намерен выслушивать ваши глупости вселенского масштаба. Простите уж за прямоту, но я с рабочими общаюсь по большей части, а они часто несдержаны на язык и вашего брата насквозь видят.

Он настолько охреневает от моей уверенной и спокойной наглости, что позабыв возмутиться, уточняет:

— Какого брата?

— Не могу ответить при даме, уж простите, — развожу я руками.

Ефим прямо расплывается в улыбке, а Новицкая начинает экстренно кашлять.

— Что⁈ На фабрике хищения, план перевыполнения плана горит, все разнарядки по новым членам провалены, а он по Москвам разъезжает да на больничных нежится.

— Простите, с членами у нас всё нормально, — откровенно издеваюсь я. — Это у вас информация неверная, или просто собственный маленький… опыт, опять же. Не знаю, что и предположить.

— Нет, это просто возмутительно! — вскакивает из-за стола мой оппонент. — Его нужно из комсомола исключать, не то что из секретарей гнать. Поганою метлой! Поганою! Вы видите, товарищи, это безответственный хам, для которого на первом месте явно карьера. Он даже не стесняется инструктора обкома, что уж о первых секретарях города говорить!

— Погодите-погодите, дорогой Эдуард Фридрихович, вы сильно-то не волнуйтесь, — вступает Ефим в образе Олега Табакова, — возьмите себя в руки. Во-первых, доносы, которые вы почему-то поддерживаете, не подтвердились. Какие хищения? Следственная группа ОБХСС всё тщательно проверила и ничего не нашла. Всё на фабрике в порядке.

— Надо, кстати, проверить по чьей указке действовал «Комсомольский прожектор», — кивая, вставляю я, — и кто так сильно хочет дискредитировать наше предприятие.

— Что⁈ — задыхается Снежинский.

— А во-вторых, вы вот обвиняете во всех грехах Брагина, а он получил пулевое ранение, отстаивая как раз социалистическую собственность и безопасность наших граждан. Собой рисковал. В Москве, так уж случилось. И сейчас, невзирая на боль и требование врачей лежать в постели, по первой же нашей с Ириной Викторовной просьбе сразу явился сюда.

— Что⁈ — снова, хоть и не так громко задыхается этот дурачок.

— Да-а, дорогой товарищ, вот та-а-а-к, — тянет с улыбкой Ефим, прямо как Табаковский Обломов. С раной, почти открытой, понимаете? А вы тут шумите. Его скоро, как мне стало известно, наградят медалью за отличную службу по охране общественного порядка. Представление уже направлено.

— Так её штатским не дают… — изумлённо