Но Ове выжил. Почему не могла выжить Ренэйст?

Двойственность собственных мыслей губит его, Витарр не может понять, чего жаждет на самом деле. Должен ли он надеяться на то, что сестра жива, или же кончина ее может облегчить его страдания? Тянет ли она его за собой в могилу или, наоборот, взрастет из ее костей его будущее? Змеями клубятся эти мысли в его голове, темными голосами звучат, когда пытается спать. Конунгов сын должен знать правду.

– Это ты виноват! – восклицает Йорунн, вскинув на супруга своего покрасневший от слез взгляд. – Ты сгубил нашу дочь! Я молила тебя не забирать у меня Ренэйст, не делать из нее воина, но ты не послушал меня! Каждому ведомо, сколь я противилась твоему решению, и вот к чему оно привело! Лишь ты виновен во всем, Ганнар, лишь по твоей воле моей дочери больше нет со мной! Лучше бы боги забрали тебя, лучше бы это ты умер!

Конунг ничего не отвечает. Продолжает держать в руке своей факел и смотрит на пламя, кое разгорается все больше, пожирая все возложенные на него подношения. Кажется, что мгновение – и сам шагнет он в этот огонь.

Сванна помогает Йорунн подняться с колен и, обнимая за плечи, уводит прочь. Кюна продолжает изрыгать проклятья сквозь слезы, и столь не похоже это на нее, что каждое слово ее сопровождается обеспокоенным шепотком толпы. Кто бы мог представить себе, что нежная и кроткая женщина способна на подобное выражение чувств?

Ярко пылающий костер больше никому не интересен. В одно мгновение люди словно бы забыли о том, для чего они здесь. Все их внимание отныне приковано к конунгу и его супруге, словно бы ничего важнее их ссоры не существует.

Оттого то, что происходит дальше, остается никем не замеченным. Никем, кроме Витарра, по обыкновению наблюдающего за всем из тени.

Быстрым шагом приближается Хакон к погребальному костру, полный отчаянной решимости. Витарр видит, как запускает он руку в самое пламя, выхватывая некий предмет из подношений. Стиснув зубы, выдергивает берсерк руку из огня, раскрывает ладонь, глядя на свою добычу, после чего разворачивается, встречаясь с конунгом взглядами. Ганнар смотрит на него в немом изумлении, и Хакон отвечает ему, да за ревом пламени Братоубийце не услышать его слов. Медведь уходит, расправив плечи, и Витарр следует его примеру, направляясь в Чертог Зимы.

У него не так много времени. Обряд окончен, и вскоре те, кто присутствовал на похоронах, вернутся в свои дома. Ему нужно успеть все подготовить, пока поселение пустует. Пока есть возможность остаться незамеченным.

Чтобы получить ответы, он должен привести к ней ее сестру.

Пламя погребального костра утихнет не скоро. Орошенный жиром, курган будет долгое время ярким факелом светить в ночи до тех пор, пока не останется от него одно пепелище. Только даже когда миг этот настанет, будет продолжать свое одинокое пиршество Ганнар конунг в стенах Великого Чертога до тех пор, пока не останется в нем сил для того, чтобы поднять тяжелую кружку. Заливает он горе свое крепким медом, да горечь его не может хоть на миг заглушить боль, кою испытывает могучий вождь. Будучи правителем, не может позволить конунг, чтобы хоть кто-то смог увидеть его слабость. В народе прослыл Ганнар Покоритель грозным и жестоким, познающим усладу лишь в бою, и слава эта тянется из самой его молодости. Тяжелый нрав младшего сына Ленне конунга мог укротить лишь его брат, Снорре, которому и было суждено занять отцовский престол. Спокойный и тихий, куда больше интересовался он изучением собственных земель и составлением карт, чем воинским ремеслом, что и было камнем преткновения меж двумя братьями. В тот миг, когда Снорре погиб в пещерах, погребенный под обвалом, Ганнар был с ним. Именно его обвиняли в произошедшем, об этом шептались люди за его спиной.

Ганнар сумел заставить замолчать каждого, кто выражал свое недовольство. Но о сыне своем говорить позволил.

Злость пожирает его; как мог допустить он все это? Не сберег Хэльварда. Позволил погибнуть Ренэйст. Обрек на страдания Витарра. Его никогда не было рядом, чтобы помочь своим детям. Он дал им жизнь, но не помог понять, как ей распоряжаться. Слишком долго конунг закрывал глаза на свои изъяны, уверенный в собственной непоколебимой правоте.

Его сын пошел по его стопам, прошел через то же горе, а Ганнар с ним таким образом обошелся. Кто мешал самому конунгу броситься в воду и спасти обоих своих сыновей? Почему он стоял на берегу, наблюдая за тем, как Хэльвард и Витарр борются за свои жизни?

Права Йорунн. Лишь его в этом вина.

Настолько он пьян, что даже не слышит, как тяжелые двери Великого Чертога отворяются. Все, что происходит вокруг, словно бы больше не имеет никакой важности. Не поднимает Ганнар головы, когда практически бесшумные шаги нарушают его одиночество. Кто бы ни пришел сюда в столь поздний час, его присутствие не стоит его внимания. Конунг делает еще глоток пряного напитка, пока визитер подходит совсем близко. Тонкие руки накрывают плечи, и мужчина вздрагивает невольно, когда слышит ее голос:

– Я соболезную твоей потере, мой конунг. Ренэйст была бы превосходной наследницей.

Он был готов к тому, что по его душу придет кто угодно, но не она. Супруга, решившая пронзить его остатками своей боли. Ульф Бурый, вбивший себе в голову, что имеет право на то, чтобы решать, как ему, конунгу, следует поступить. Витарр, насмехающийся над его слабостью. Но к ее приходу он был не готов, и гнев застилает глаза. Стискивает Ганнар пальцами края тяжелой кружки, да так, что дерево начинает трещать. Злость охватывает его, заставляя отчаянье раствориться в ней, и хрипит сквозь зубы, покачав головой:

– Я сделал все так, как ты сказала. Отрекся от Витарра и нарек дочь своей наследницей, потому что ты сказала, что так будет лучше. Что боги велели тебе передать мне их слова. Я поверил тебе и сегодня похоронил ее. Что ты можешь сказать мне, чтобы оправдать мою потерю?

Женщина ухмыляется; он чувствует, как растягиваются ее губы у него над ухом. Хватка становится крепче, словно бы желает она пустить когти свои в самую его плоть, но вместо этого отходит, плавно покачивая бедрами. Ганнар смотрит на нее сквозь пряди темных волос, тронутых сединой, и кривит губы.

Ведьма. Проклятая ведьма.

Как он мог быть настолько глуп, чтобы поверить ей? Учитывая, что за молва ходит о ней, сторониться нужно, как от прокаженной, а он… Залпом допивает он содержимое своей чары, опустошая ее одним глотком, и с грохотом опускает на стол, роняя голову на сложенные руки.

Ему с этим не справиться.

– Что я скажу? – спрашивает она, подходя к столу, на котором стоят новая бутыль эля и еще одна кружка. – Что такова была воля богов, и лишь передала я тебе их слова. Но не печалься, дорогой мой конунг, – я знаю, как утолить твою печаль.

Ничто не может утолить его печаль. Она сказала ему множество зим назад, что дочь будет ничуть не худшим наследником, чем сын, и что сами боги желают, чтобы она заняла его место. Мужчина поверил, сломленный смертью старшего сына, и, считая, что это поможет снять проклятье с его рода, поступил так, как сказала она. Теперь же двое из троих его щенков мертвы, и того, что остался в живых, он сам затравил, считая виновником этих несчастий.