больно дорогих, ну там, «трезвон» или «шуры-муры», — они вроде по семи копеек за пачку стоют! На вот, пятиалтынный, и купи на него две пачки, сделай милость, не забудь, исправь мою просьбу!

— Ладно, куплю-куплю, уважу, — пообещал Василий.

Семейные неурядицы. Работа в лесу (египетская балка)

Если говорить о возрасте Василия Ефимовича, то можно образно сказать, что он уже не на ярмарку едет, а возвращается с неё. Буйная одурь молодости уже прошла: бодрость, азарт, задор и сила пошли на убыль. Он стал входить в пожилые лета, но на голове его и признаку нет того, чтоб, например, седели волосы или обозначивались бы признаки лысины. Только заметно стал портиться у него характер, и походка стала не та прежняя твёрдая, а стала враскачку. А после того, как вычистили его из колхоза, настал период его душевного переживания, тревог и боязни нравственного страдания, а в семье пошла полная раздряга и неувязка. И довольство, и тягость семейной жизни стали выражаться в аханье, оханье и в тяжких вздыханиях. Саньке и Ваньке, как взрослым членам семьи, эти тяжкие вздыхания не нравились, они, имея уже свои, хотя и небольшие, заработки, расходовали на себя, минуя отцову общую кассу. Но им не хватало денег на покупку одежды и обуви, из-за чего отец был в обиде, и на этой почве в семье возникали частые скандалы. Санька и Ванька уже вышли из-под отцова подчинения и иногда вынужденно злословили ему, за что упрекала их даже мать Любовь Михайловна.

— Что вы всячески стараетесь прогневать отца-то?! Ведь с нас теперь взять нечего: из колхоза изгнали, заработков у отца нет, так что мы сейчас и в нищие-то не годимся! — со страданием на лице высказывалась она перед сыновьями.

А отец сидел на лавке, молчал и только слушал. От нахлынувшего на него тревожного переживания, весь напряжённый, как назревшийся чирей, готовый в любую минуту вулканом прорваться и вовсю разбушеваться.

— Я себе одёжи-то с обувью запас, а вы как хотите! — с тупым безразличием ко всему произнёс отец.

— Видимо, я уж стареть стал, что-то внутри стало покалывать, и грыжа стала сильнее побаливать! — жаловался Василий Ефимович людям.

Да и Любовь Михайловна, имея своё хилое тело и всю жизнь невзрачное здоровье, из-за чего она — частая посетительница больниц, тоже жаловалась перед соседками:

— И так-то я нездорова, да ещё восейка простудилась и вовсе захирела! По всему телу какая-то нестерпимая больнота ходит, и внутри стало сильно побаливать, — жаловалась она бабам.

— Как не побаливать… ты вон сколь их народила, девятерых, да чугунов в печь да из печи, для семьи и скотины сколь повыбагривала, белья сколь перестирала и полевые работы тебя не миновали! — сочувственно отзывались соседки.

— Да, зато с каждым годом всё слабею и слабею! — продолжала уныло высказываться Любовь Михайловна. — Врачи в больнице сказали: «Мы твою болезнь изучили, поезжай домой и там сама лечись». А когда я там последний раз лежала, в больнице-то, доктора стали давать мне лекарства не в маленьких пузырьках, как раньше, а в бутылках, на которых нарисована мёртвая голова и две косточки под ней. Видимо, для моей болезни это последнее средство. Нет, я уж больше в больницу не пойду! Буду дома лечиться, своими средствами и травами.

В середине мая в воскресенье к Василию Ефимовичу пришёл (тоже вычищенный из колхоза) Бурлаков Михаил Васильевич (кстати, он ранее был активист и даже был председателем сельсовета в 1930-31 гг.) и спросил Василия Ефимовича:

— Ну, как поживаешь, коллега, и чем занимаешься?

— Дома отсиживаюсь и квасок попиваю! — с шуткой отозвался он.

— Квасок-то с водой, я слышал, мельницы ломает, — тоже в шутку заметил Бурлаков.

— Вода-то мельницы ломает, а вино-то ломает и мельницы, и людей! — отпарировал Василий Ефимович.

— Он как домовой, всё время дома сидит, настоящий домосед, сходил бы куда-нибудь на заработки, а его из дому не вытуришь! — с критикой мужа заметила Любовь Михайловна.

— Василий Ефимович, пойдём завтра с нами в лес египетскую балку тесать, я уже договорился, — предложил Бурлаков.

— Я с большим удовольствием! — воспрянув духом, отозвался Василий Ефимович.

На второй же день, в понедельник, в лесу началась работа: из молодых елей тесали так называемую египетскую балку. Здесь были: Бурлаков М.В., Василий Ефимович с сыном Ванькой и Борисов Иван Николаевич с двумя сыновьями. Работая в лесу, несколько ночей ночуя в лесной сторожке, у Савельевых кончился запас провизии. Под вечер, изрядно устав с голодку и обессилев, Василий Ефимович, бредя домой, часто садился отдыхать, пробовал есть траву, понюхал щепку. В этот день он познал цену хлебного ломтя.

Ванька на учёбе в Арзамасе. Работа в колхозе

Во время двухлетнего обучения в Арзамасе, Ванька за этот период времени на хорошее нагляделся и плохого повидал! Хорошим в его сердце отозвалось само обучение, посещение кино-парка с его спелыми яблоками в августе, и театров, и кино, где он старался не пропустить ни одного представления, а также посещение реки Теши, где Ванька с товарищами ловил раков. А также добром вспоминается жизнь на частной квартире на улице Карла Маркса № 46 у Верхоглядовой Марии Петровны и дружба с её сыном Колей. «А поближе-то разве ты не мог квартиру-то найти? Дальняя-то ходьба больно много подмёток поизотрёт!» (Отец) Плохо же то, что частенько приходилось жить впроголодь, стипендии 22 рубля на месяц не хватало, хлеб 600 гр., полученный по карточке, съедался утром, питание в «культурной столовой» было не полноценно, где угощали почти одними щами, прозванными студентами «силосом». Каждую субботу вынужденно приходилось вместе с товарищами ездить домой, в Мотовилово, за продуктами. На вокзале «Арзамас-I» в ожидании поезда с грустью, тоской и завистью приходилось наблюдать, как обедают железнодорожники в буфете. С желанием поесть, молодой, развивающийся организм требовал пищи. Частенько приходилось ездить на тендере паровоза или на буферах между вагонами, что было связано с большим риском для жизни. В летнее время частенько приходилось домой ходить пешком. Однажды, голодные и усталые Ванька с Гришей Лобановым не сумели сесть на попутный товарный поезд, следующий из Арзамаса на станцию Серёжу.