Радуясь возможности возобновить былую дружбу, Галли встретил ее, и они обнялись на перроне. Потом он повел ее в «Герб Эмсвортов», не только по доброте, но и для того, чтобы подготовить получше, пока не поднялся занавес.

Когда встречаются старые друзья, они начинают с расспросов. Первый друг спрашивает второго, как там Джимми такой-то, а второй спрашивает первого – как там Билли сякой-то. Не забыты и Том – ну, этот, и Дик – ну, знаешь, и Гарри – тот самый, и, наконец, Джо – как его, который замечательно изображал дерущихся котов после третьей рюмки.

Все это уложилось в путь от станции, а теперь, в саду, попивая прославленное пиво, они перешли к главному. Такой галантный человек, как Галахад, начал, естественно, с комплимента.

– Ну, знаешь, – сказал он, глядя на Моди с искренним восхищением, – ты ни на день не постарела. Поразительно!

Да, годы и впрямь почти не коснулись прекрасной сыщицы. Возможно, она была чуть величавей, чем подобие песочных часов, которое являлось взору в «Крайтириен», он и в «Гербе Эмсвортов» хозяин, его подрастающий сын и полдюжины посетителей глядели на нее в изумлении. Когда она вышла, они только что не зааплодировали.

– Спасибо, милый, – сказала она. – Ты и сам неплохо выглядишь.

В голосе ее сквозило то удивление, которое всегда сквозило в голосах людей, встретивших Галли после долгого перерыва. Явление это входит в число извечных тайн. Летописец Бландингского замка написал когда-то, что совершенно неправедная жизнь, против всякой справедливости, сохранила Галахада в удивительной форме. Как удавалось так выглядеть человеку, чья печень должна бы находиться в кунсткамере, понять не мог никто.

Суровые слова, но оправданные. Галахад Трипвуд походил не на позор семьи, каким его считали сестры (Констанс, Дора, Гермиона и т. п.), а молодым трезвенником, который в жизни не пил ничего, кроме йогурта, пивных дрожжей и мелиссы. Сам он объяснял такой вид прилежным курением, питием и твердой верой в то, что нельзя ложиться раньше трех часов ночи.

– Да, не жалуюсь, – отвечал Галли. – Сельская жизнь…

– Наверное, ты скучаешь?

– Нет, не скажи. Дело вкуса. Бедный Рожа Биффен совершенно здесь не прижился. Помнишь Рожу? Он недавно уехал, не выдержал. Жаль, он бы нам помог. Твоему дяде, при всех его добродетелях, чего-то не хватает. Я бы его не поставил в авангарде. В таких переделках нужны дворецкие иного рода – наглые, молодые, готовые на все.

– Как поживает дядя Себастьян?

– В общем, ничего. Страдает, конечно. Темные круги под глазами – из-за тревог об Императрице. Приближается выставка, он вложил в это почти все деньги. Кстати, я тоже. Одна надежда на тебя, ты уж постарайся! Следи за девицей Симмонс, опасность сгустилась там. Дядя все тебе объяснил?

– Не очень подробно. Но главное я поняла.

– Соревнование свиней? Опасность? Род защиты?

– Да, примерно. Только кто такая миссис Бенбери? Что это значит?

– Она давний друг отца мисс Пенелопы. Мисс Пенелопа гостит в замке, отец – мистер Доналдсон, король рынка, снабжающий американских собак галетой насущной. Поэтому не подражай Кларенсу, не спрашивай: «А кто такой Доналдсон?» Кларенс. Мой брат, девятый граф Эмсвортский. Конни. Моя сестра. Леди Констанс Кибл. Главная угроза.

– Я думала, главная угроза – Парслоу.

– Под опекой Конни. Конечно, такой интриган, как Табби Парслоу, хорош и без поддержки, но…

– Табби? – вскричала Моди.

– Странно, – сказал Галахад, – сколько лет я его так не называл! Видимо, ты перевела часы в обратную сторону. Ты его знала, там, у нас?

Моди отрешенно дышала. Странный свет засветился в ее синих глазах.

– Знала! Я замуж за него чуть не вышла.

– О!

– Только он не пришел.

– Не пришел?

– Не пришел в церковь. Полтора часа я ждала с букетом ландышей, а его нет и нет. Ну, я и ушла.

Галахад вынул монокль и протер его, хотя был не из тех, кто делает это часто. С полминуты он молчал, водя носовым платком по стеклышку, тогда как его гостья тихо вздыхала и обреченно прихлебывала пиво.

– Нехорошо, – наконец сказал он.

– Да, я очень горевала.

– Не удивляюсь. Любой сковырнется. Примерно то же самое приключилось с небезызвестной Марианной{19}, и она была сама не своя. Так и не пришел?

– Нет. Я думаю, он потратил на бегах деньги, отложенные на путешествие, а сказать духу не хватило. Тогда он жил еще не здесь, и я получила от него письмо, каждое слово помню. Вот так: «Жди меня у Спасителя в Пимлико, ровно в два, седьмого июня». Казалось бы, ясно? Потом там было, что мы поедем в Париж на медовый месяц. Все-таки как-то невежливо просить, чтобы тебя ждали в церкви, – и не прийти… Помнишь, Веста Виктория пела?

Галли кивнул.

– «Когда в соборе я ждала…»{20}

– «…Ждала, ждала…»

– «…Ждала, ждала…»

– «Не чуя зла, не чуя зла…»

– «…Не чу-у-я зла…»

– Да, – закончила дуэт Моди. – В мюзик-холле это смешно, а в жизни – не очень. Как-то глупо себя чувствуешь. Значит, теперь он сэр?

– Как же, баронет! Ты больше его не видела?

– Никогда.

– И не написал ни разу?

– Куда там!

– Вылитый Парслоу, – философски заметил Галли. – Чего и ждать от человека, который обкормил Кнута? Наверное, ты расстроилась. Да и как иначе? Бросить доверчивую девушку… Хорошенькое у тебя представление о мужчинах! Была ты счастлива со Стаббзом?

– Да, вполне.

– Ну и слава Богу, – обрадовался Галли. – Все хорошо, что хорошо кончается. Пусть мертвые… и так далее.{21} Что ж, теперь даже лучше, что Парслоу тебя обидел. Ты ничего не пожалеешь, чтобы обидеть его. Именно это нам и нужно, такой самый дух. Еще пива?

– Спасибо, нет.

– Тогда берем такси. Держись, когда увидишь Конни. С дядей – снисходительное высокомерие типа: «Вот что, любезный…» или, скажем: «Любезнейший Бидж…» Единство стиля, что поделаешь.

Промежуток между чаем и обедом заполняется во всех достойных сельских домах писанием писем. Отяжелевшие от пончиков обитатели усадеб идут к себе и пишут друзьям. Те, кто все же заснул, пытаются снова, на следующий день.