Тем временем Паша Баринов, запершись на шпингалет в туалете, потрошил офицерскую планшетку. Больше всего его интересовали документы, касавшиеся захваченного сейфа. Вначале попалась опись трех сейфов; главарь пробежал их взглядом и быстро сообразил, что в них хранились касса и документы партийной организации Комиссариата путей сообщений.

– Едрена рать… господи… – прошептал не верующий в бога Барон, – неужели мы увели один из этих сейфов?.. Не может быть…

Конечно, партийная касса немаленького по составу Комиссариата – тоже жирный куш[31], но он уже уверовал в рыжье и ничего другого обнаруживать в сейфе не желал. К тому же оставался немалый шанс заполучить вместо грошей кипу бумаг в виде ведомостей, протоколов, бланков и прочего пустопорожнего дерьма.

Вторая стопка бумаг оказалась описью содержимого сейфа из универмага Мосторга, расположенного на Красной Пресне. До войны Барон не раз захаживал в этот современный универсальный магазин. Все в нем блестело и сияло: одетые в зеркала колонны, свисавшие с потолка огромные люстры, мраморные полы, стеклянные витрины… Особенно манил и поражал богатством ассортимента ювелирный отдел. Паша готов был променять родную мамашу на возможность разок попасть сюда ночью. Всего лишь один разок! Этого бы хватило, чтобы обогатиться на всю оставшуюся жизнь! Но пробраться в магазин было невозможно. Во-первых, он хорошо охранялся. Во-вторых, едва ли не через дорогу находился ближайший РОМ.

И вот, изучая вторую опись, Барон внезапно поменялся в лице. Дыхание сбилось, бумаги пошли ходуном в трясущихся от волнения ладонях.

– Ювелирка! Рыжье! Сверкальцы![32] – беззвучно шептал он. – Едрена рать! Неужели мы взяли его?..

Да, согласно описи все эти богатства перевозились в сейфе с инвентарным номером «1172». Именно такой номер, написанный светлой краской от руки, значился на стальном боку сейфа, лежащего в данный момент на полу большой комнаты квартиры № 8.

Заныкав ведомость Мосторга в голенище сапога, Паша быстро справил нужду, застегнул галифе и вернулся к корешам. Те курили и в радостном расположении духа травили за жизнь.

Главарь подошел к окну, осторожно выглянул на улицу. И, не оборачиваясь, приказал:

– Лева, прихвати Петруху и отгони грузовик подальше – кварталов за пять. Нам он больше без надобности…

* * *

Лева с Петрухой вернулись через полчаса и застали Барона с Ибрагимом сидящими возле сейфа. Оба сменили военную форму на привычную гражданскую одежду.

Электричества в доме не было, в квартире царил сумрак; рядом с сейфом тлела желто-красным огоньком керосиновая лампа. Паша указывал, где поддеть, а Ибрагим, просунув в щель фомича[33], кряхтел и тужился.

– На Пантелеевской агрегат[34] бросили. Там тихое местечко, аккурат подле железки, – отчитался Лева.

– Никто вас не засек? – спросил Барон.

– Не. Да и темнеет уже…

Жало фомича в очередной раз вылетело из узкой щели между корпусом и дверцей. Наконец нервы Ибрагима сдали. Отбросив инструмент, он зло выдохнул:

– Дявя гётю йахламах![35]

Главарь не знал дословного перевода, но догадывался, что вывело из себя обычно спокойного выходца из Азербайджана. Он и сам за прошедшие полчаса потратил немало сил в попытках поддеть единственным подходящим инструментом край строптивой дверцы.

В начале 1930-х годов молодого Ибрагима Джуварлы командировали из Баку на одну из ударных московских строек. Проработал он разнорабочим около двух недель, покуда не сцепился по незначительному поводу с бригадиром. Неведомо, кто из них проявил излишнюю принципиальность, да только бакинец выпустил начальнику кишки и пустился в бега. Так и прибился к Барону.

В 1941-м ему исполнилось тридцать три, хотя любой дал бы все сорок. Он был невысок ростом, коренаст, жилист. Густые темные волосы с сединой на висках обрамляли смуглое лицо с живыми темными глазами. Ибрагим любил посмеяться, выдав какую-нибудь, понятную только ему восточную шутку. Имея кое-какие способности к починке простейших механических устройств, в банде он заправлял содержанием и ремонтом оружия, примусов, керосиновых ламп и прочего скарба.

– Попробуй ты, – позвал Барон свежего Леву.

Вооружившись лампой, тот присел возле лежащего на «спине» стального ящика и осмотрел его со всех сторон. Затем простучал костяшкой указательного пальца стенки, дверцу…

Это был довольно старый стальной сейф с четырехзначным инвентарным номером на боку. С толстой дверцей на двух мощных петлях, с цилиндровым замком и поворотной Т-образной рукояткой. До того злосчастного дня, когда половину банды положили на территории продуктовой базы, в ее составе имелся неплохой взломщик по прозвищу Вася-лихобор. Рослый и флегматичный по темпераменту мужик со слесарным прошлым запросто мог вскрыть любой замок. В его арсенале имелся отличный инструмент, включая ручную машинку для сверления отверстий в металле. Пять минут тишины и столько же работы тонкими отмычками, после чего самый мудреный английский запор сдавался под натиском его навыков и опыта. Никто из корешей не сомневался, что и с этим сейфом Вася-лихобор справился бы за десять минут. Но Васи не было. Васина душа смиренно прощалась с земной обителью и готовилась предстать перед Господом.

Лева с четверть часа навинчивал круги вокруг сейфа: рассматривал, трогал, поглаживал, постукивал… Потом отряхнул с коленок пыль и мотнул башкой:

– Не, Паша, не по Сеньке шапка. Без специального инструмента нам его не взять.

– Сам знаю, – мрачно молвил Барон. Он отдышался, пришел в себя; мысли снова стали ясными. – Есть у меня один дружок-медвежатник. Из стародавних московских… – Он снял со спинки стула свой пиджачок в полоску. – Пойду проведаю, переговорю с ним, что да как.

– Десятину[36] небось запросит, – предположил прижимистый Лева.

– Мы тебе лишнюю десятину отрядим, коль совладаешь с этой домовиной, – оскалился в ехидной улыбке Паша. – Ну как, возьмешься?

– Ладно, чего там… зови…

Глава седьмая

Московская область, поселок Троицкое – железнодорожная станция Одинцово. Смоленск; август 1945 года

Жизнь в дачном поселке протекала неспешно и размеренно, словно шумная и суетливая столица находилась не в тридцати минутах езды, а на другом конце страны. Погода радовала теплыми солнечными днями, на смену которым приходили приятные, прохладные вечера.

Если Аристархов не бежал ранним утром на рынок за свежими продуктами, то спал вместе с Марией до неприличия долго. Завтракали наскоро в полдень, после чего отправлялись на прогулку по Троицкому и его окрестностям. Молодой мужчина водружал на голову панаму, вешал на плечо немецкую фотокамеру, брал под руку Марию и шел бродить с нею по Троицкому и его окрестностям. Заприметив симпатичный пейзаж, он немедля расчехлял фотокамеру и снимал на его фоне Марию. Та не противилась, но каждый раз напоминала:

– Сережа, мой муж помешан на ревности. Прошу тебя: никому не показывай эти снимки.

Улыбаясь, тот заверял:

– Разумеется, милая. Я