Слыхала, что денег стоит как две губернии. А уж какую карету себе братья Орловы привезли, и сказать невозможно. Орловы и рысаков себе выписали особенных. Белые, как сметаной намазанные, бока блестят, сбруя сафьяновая с вызолоченным набором, кучера в кафтанах с бобровой опушкой. Что и говорить — графья! А ведь недавно были простыми офицериками, что по казармам клопов давят. Так что эти сани не самые лучшие. Бывают и побогаче.

Словно заслышав толкование, Щепкин-Разуваев приподнялся в санях и взглянул прямо на Маркела с Егором. Тот сидел у Маркела на плече и едва дышал от восхищения. К ним на Петербургскую сторону нечасто узорчатые сани заезжали. Всё больше армейские повозки или полицейские кареты.

Острые глазки князя пробежались по толпе, скользнули по хороводу с девками и уставились в одну точку, где-то за спиной у Маркела. Любопытствуя, что так заинтересовало князя, Маркел оглянулся. Наталья стояла замерев, как застигнутый охотником зверёк, который понимает, что вот-вот грянет выстрел. Её лицо было белее снега на кронах деревьев, а глаза — серее воды в проруби. Так же, отрешённо и страшно, смотрел на палача несчастный Мирович, наперёд зная, что жизни ему отмеряно на один взмах топора.

Почуяв неладное, Маркел мигом сообразил, как надобно действовать. Закрыл собой Наталью от князя и указал вниз, где у его ног болтались Егоркины сани:

— Живо садись да лицо прикрой.

Ему не пришлось повторять. Сломанной веткой девушка соскользнула вниз и уткнулась лицом в колени.

— Иии-эх! — оглушительным визгом раздалось с горки, и мимо промчался санный поезд с хохочущими бабёнками, едва не сбив с ног князя, что успел выбраться на дорогу.

Краем глаза Маркел увидел, как Щепкина-Разуваева окружила ватага скоморохов в шутейных колпаках с бубенцами. Кривляясь, они хватали его за руки и хлопали по плечам.

Маркел усмехнулся:

— Не робей, девица, теперь нас никакой ворог не догонит.

Нагнулся, легонько подтолкнул сани с откоса на невский лёд и побежал позади, едва успев крикнуть Егорке, чтобы крепче держался за ворот полушубка.

* * *

Когда взор князя Щепкина-Разуваева настиг в толпе лицо Наташи, она оцепенела. Смертельный ужас пригвоздил ноги к земле и совершенно лишил разума. Она не знала, то ли ей бежать, то ли стоять, то ли падать ниц на мёрзлую землю, понимая, что завтрашний день для неё уже не настанет.

«Господи! — взмолилась она про себя. — Позволь мне умереть без мук, ежели будет на то Твоя святая воля!»

Память с лихорадочной быстротой впитывала в себя белые снега на Неве, пёструю весёлую толпу горожан, стройную колокольню Петропавловской крепости и высокого мужчину с мальчонкой на плече. Жаль, что она не захлебнулась тогда в канале у Кронверка.

Мужчина обернулся, и она сразу узнала своего спасителя Маркела. Он крикнул:

— Живо садись на санки да лицо прикрой!

Повелительный тон его голоса заставил очнуться.

Ах да, санки. Зачем? Почему? Быстро перекрестившись, она вручила себя на милость спасителя, и всё время, пока Маркел мчал её на противоположный берег реки, беззвучно молилась:

«Господи, прости! Господи, не остави!»

Гуляющих на льду было много. Среди них легко затеряться, но она всё равно прятала лицо в коленях и проклинала себя, что не хватило духу прижарить утюгом щёку или полоснуть ножом поперёк лба, чтобы превратиться в дурнушку, на которую никто не позарится. Так и ехала на санях ни жива ни мертва, пока Маркел не остановился близ храма с надвратной иконой апостола Матфея.

— Вставай, свет Натальюшка, иди куда хочешь, да не бойся обидчиков. В нашей слободе тебя никто не тронет.

Запомнил, значит, её имя. Бледно улыбнувшись, Наташа поднялась с саней и посмотрела на Маркела и на мальчика, что сидел у него на шее, двумя руками вцепившись в воротник. Она чувствовала себя обязанной объяснить своё поведение.

Склонив голову, она тихо сказала:

— Спасибо, что второй раз меня спасаешь. И не думай худого, я не воровка и не тать ночной.

Его глаза смотрели вопросительно, и Наташа не выдержала, разрыдалась. Слишком долго она была наедине со своим горем, прячась от всех и всего опасаясь, никому не веря. Согнутым пальцем она смахнула слёзы, хрусталём стынущие на щеках:

— Беглая я.

— Беглая, ясное дело, — протянул Маркел, и на его плече Егорка весело забарабанил пятками в грудь:

— Беглая, беглая!

— Цыц, Егорка, придержи язык, коли взрослые разговаривают, — одернул Маркел сына. — Мы все нынче беглые, потому как с гулянья до дому бегом прибежали. Понял?

Маркел ссадил сына на землю и легонько наподдал в направлении дома:

— Иди домой вперёд нас, поиграй с кошкой, а нам потолковать надобно.

Наташа подумала, что теперь, когда призналась, на душе стало легче. Словно бы из тугого мешка с горем высыпалась на землю толика каменной тяжести. Она дрожала от холода, но была бы рада стоять с Маркелом сколь угодно долго, лишь бы он выслушал до конца. Выслушал и понял.

Она запахнула шушун, подбитый тонкой ватой, что по осени отдала ей какая-то добрая душа, когда она замерзала под забором, и спросила:

— А ты разве не крепостной?

— Вольный, — ответил Маркел. — Моему отцу барин ещё при Анне Иоанновне вольную грамоту пожаловал за то, что тятя его жену от волков спас. Она по зиме из города ехала, и за повозкой стая волков погналась. В ту пору отец в лесу брёвна заготавливал, ну, и зарубил матёрого вожака. С тех пор урочище, где битва была, Волчьей Горой называется, ну а я, значится, Волчегорский. — Он зорко глянул ей в глаза. — Эй, да ты совсем озябла. Так и отморозиться недолго. Не откажи ко мне заглянуть, погреться. У нас щи в печи стоят, и зайчатина с пшённой кашей.

Его приглашение звучало так радушно, что голова закружилась. Она подумала, что это от голода, потому что сегодня довелось перекусить щепотью кислой капусты и малым кусочком кровяной колбасы, что дала хозяйка постоялого двора.

Маркел подставил ладонь под падающий снег и как бы невзначай заметил:

— Если не побрезгуешь, то я тебе овчинку своей жены отдам. Сам шил, своими руками.

— Что ты, Маркел, что ты, — охнула Наташа, — как можно?! И думать не смей свою хозяйку обирать! У меня шушун очень тёплый, — соврала она.

— Феклуша не обидится, — с безнадежностью в голосе сказал Маркел, — ей на Смоленском кладбище без разницы, что зима, что лето. Мы с Егоркой давно сиротеем.

У Наташи сердце захолонуло при мысли о неприкаянном мужике и о ребёнке без материнской ласки. Саму малолеткой от родителей оторвали, потому