слюни, а хозяйством распоряжался управляющий. Осенью и весной в имение наезжал племянник барыни — наследник Иван Осипович. Тучный, коротконогий, в сильно напудренном парике, он целыми днями прикладывался к наливке и что-то писал гусиным пером, которое лично очинивал перочинным ножом с золотой рукоятью.

Иногда Иван Осипович подзывал борзых собак и начинал читать им свои произведения, препотешно завывая в особо чувствительных местах. Как-то раз, когда Наташа натирала воском паркет в зале, Иван Осипович протопал в кабинет в охотничьих сапогах и поманил её рукой.

— Эй ты, иди сюда.

Наташа встала с колен и оправила передник.

— Что изволите, барин?

Откинувшись в кресле, он задумчиво оглядел её с ног до головы, и в прищуре его глаз промелькнуло удивление.

— Управляющий говорит, ты грамотная?

— Да.

Ей не понравился его взгляд, липнущий к её шее в растёгнутом вороте. Она покраснела, рассердилась на себя за это и покраснела ещё шибче. Кто знает, что у бар на уме? От барского внимания только худо выходит. Но, к её облегчению, Иван Осипович достал из стола свою рукопись и очертил отращенным ногтем на мизинце несколько строк:

— Прочти вот это. Да постарайся, чтобы вышло душевно, со слезой.

От испуга слёзы у неё были и так наготове. Возвысив голос, Наташа прочитала длинное путаное творение о неразделённой любви прекрасной нимфы к козлоногому сатиру.

«Мерзость какая!» — подумала она, но Иван Осипович в восторге ударил себя ладонями по коленам.

— Сиё превосходно! У тебя несомненный талант актёрки! Но боже мой! — Вскочив с кресла, он дал круг по кабинету, едва не уронив на ковёр бронзового орла. — Я никогда не думал, что столь даровит! Мой стих звучит лучше Тредиаковского! Звонче оды Ломоносова на день восшествия государыни императрицы Елизаветы Петровны! — Подбоченясь, он воздел руку к потолку. — Склоните головы, народы, я великий пиит! — Достав табакерку, изукрашенную каменьями, Иван Осипович заложил в ноздри табак, несколько раз оглушительно чихнул, затем потряс головой и заявил: — С нынешнего дня начнём ставить пиесу моего сочинения, чтобы предъявить её к именинам тётушки Милицы Петровны. — Он трубно высморкался в платок. — А тебе поручаю главную роль. Пока не знаю какую, но уверен — моё сочинительство ждёт триумф!

* * *

— Подол велено обрезать, чтоб ноги торчали, — сказала швейка, накидывая на Наташу кусок белого полотна.

Пенная ткань волной охватила плечи, приоткрыв шею и грудь.

Наташа посмотрела на себя в напольное зеркало и обмерла: срам-то какой! Но в случае успеха барин обещал подписать вольную грамоту, а ради этого можно вытерпеть любое поношение. Есть что-либо на свете краше свободы?! В мечтах Наташа представляла, как вернётся домой к мамушке с тятенькой. Тишком прокрадётся в сени, распахнёт дверь да и рухнет им в ноженьки: принимайте, мол, своё оплаканное чадушко!

Новую пиесу Иван Осипович сочинил со скоростью игры в горелки, и Наташе досталась роль прекрасной Флоры, которую приносят в жертву одноглазому чудищу Циклопусу. Циклопуса изображал пастух Ерёма. Для роли ему сбрили бороду, после чего Ерёма забился в коровник и отказывался показываться на люди. В конце действа Флору должна поглотить огненная пучина в виде подожжённой копны сена, а сопровождать сиё действо — пение хора дев.

После тщательного отбора девами барин назначил свинарку Машку, дочку колесника Парашку и жену конюха тётку Акулину, толстую и усатую, зато голосистую. Дев надлежало обрядить нимфами и увить лентами. На лужайке перед особняком мужики сколотили подмостки с ситцевым занавесом и принесли лавки. Барин бегал туда-сюда, нюхал табак, чихал, тряс париком и, судя по всему, находился в состоянии, близком к нервическому припадку.

Накануне праздника в имение потянулись экипажи с гостями. Загодя приехали две подруги хозяйки — старые девы графини Бобровы. Их сиятельств разместили в гостевых покоях. К обеду обещались быть соседские помещики, и ближе к вечеру должна была появиться главная гостья — фрейлина Порецкая, пользующаяся влиянием при Императорском дворе.

Перед выступлением Наташа прокралась в спальню Милицы Петровны. Откинувшись на подушки, старая барыня спала, перемежая храп с сипением и сопением. Едва не задохнувшись от спёртого воздуха, Наташа опустилась на колени перед иконой. Ей было стыдно предстать перед Пречистой в непотребном наряде, поэтому она набросила на плечи истлевший от старости кусок ряднины.

— Матушка, Заступница Небесная, Ты уже однажды сжалилась надо мной. Не отверни от меня лица Своего. Помоги исполнить роль, чтобы угодить барину. Он обещал дать мне вольную!

Барыня на перинах ворочалась и пыхтела, сбивая девушку с мысли.

Наташа несколько раз прочла «Достойно есть»[25] и замерла в ожидании, что икона прольёт с образа хоть лучик света.

В глубине дома хлопнула дверь. Зычный голос тётки Акулины закричал:

— Наташка, где тебя носит? Барин приказал бечь повторять роль.

Девы из хора дев уже стояли наготове с распущенными волосами и берёзовыми венками на головах. Полуголая тётка Акулина могучими дланями прижимала к животу подобие лиры, и выражение её лица не предвещало ничего хорошего. Машка с Парашкой, держась за руки, испуганно моргали. Циклопус Ерёма, вопреки ожиданию, был весел и сыто икал, распространяя вокруг ядрёный бражный дух. Оба его глаза были затянуты шёлковым чулком с проколотыми дырками для обзора, а на лбу поверх повязки углём из печи Иван Осипович лично начертал огромное око с лучами-ресницами.

От страха перед выступлением Наташу одолела трясучка, голос хрипел, в глазах мутилось.

«Я не смогу вымолвить ни словечка, — подумала она, холодея. — И тогда прощай вольная».

На шум в зале она выглянула в щёлку занавеса. Тёплый июнь теребил листву на деревьях. День клонился к закату, взывая к действию тучи лесных комаров, посему гости сидели неспокойно, то и дело хлопая себя по щекам и по лбу.

— Любезные дамы и господа, действие начинается! — вскричал со сцены Иван Осипович. — Но перед сим желаю порадовать вас супризной встречей с именинницей.

Воздев вверх руки в белых перчатках, он три раза хлопнул в ладоши. Повинуясь сигналу, двери дома распахнулись и два конюха вынесли на руках кресло со старой барыней. Наташа услышала, как по скамьям с гостями прокатился общий вздох, потому что выглядела Милица Петровна устрашающе. Для вящей красоты её горничная не пожалела на лицо барыни белил и румян. Милица Петровна тряслась, вращала глазами и издавала утробные звуки булькающей болотины.

Фрейлина Порецкая, что сидела у самой сцены, незаметно перекрестилась.

Иван Осипович взмахнул белым платком, и тотчас за сценой Васька-дударь затянул на рожке столь заунывную песню, что ему ответствовали коровы в дальнем конце усадьбы.

Заробев до дрожи в коленках, Наташа вышла на подмостки, едва не сверзившись