Мы ждали спасительного голоса, что отозвал неведомое хрипящее существо, но того всё не было, и страшные звуки неустанно приближались.

Наконец я, подобно мощному компьютеру, перезагрузился. Телу вернулась былая сила, а осознание того, что всё вокруг не моё родное и никогда им не было, позволило заново пробудиться трезвому разуму. Я схватил Алёнку за руку и повёл её в темноту.

«Никакого лица нет, — думал я, распахивая скрипучую покосившуюся дверь, — этого не могло быть!»

Сильный удар, прилетевший мне в затылок, сбил меня с ног и заставил скрутиться на полу. Небольшая веранда, в которую вела зловещая дверь, вмиг осветилась несколькими огнями толстых восковых свечей. Напротив нас стояла высокая, невероятно мерзкая женщина, совершенно нагая и с чёрно-жёлтой гниющей дырой в щеке. Согнувшись надо мной, она разразилась звонким противным смехом.

— Попались! Попались! Каждый раз попадаются! — приговаривала она, пиная меня грязной ногой.

Крепкие руки схватили моё скрюченное тело, с пола меня поднял уродливый лысый мужик с залитыми гноем глазами. Другой, такой же крупный и лысый, поднял Алёнку. Мерзкая женщина с дырой в щеке приблизилась ко мне и захохотала прямо в лицо. От ужаса я поплыл и вскоре потерял сознание.

В чувства меня привёл всё тот же смех, но на этот раз она смеялась в лицо Алёнке, лежащей на своеобразном каменном алтаре. Он же стоял посреди небольшой круглой комнаты с тянущейся вдоль поросших мхом сырых стен лестницей на второй этаж. Я сразу понял, что мы находимся в часовне. Пошевелиться я по-прежнему не мог, сильные руки лысого упыря с гниющими глазами крепко держали меня. Второй лысый громила на пару с широкоплечим безногим карликом держали визжащую Алёнку на алтаре.

Мерзкая смеющаяся женщина приказала поднять тело моей подруги, громила и карлик, что нелепо сжимал одной рукой Алёнкины щиколотки, а второй держался за край алтаря, чтобы не свалиться, подняли беззащитную девушку, что уже охрипла от крика. Тогда-то я и услышал другой хрип, более громкий и страшный. Он заглушил Алёнины стоны и разом прекратил смех упырихи с дырой в щеке. Этот хрип пробирал до глубины души, водил острыми когтями по самим костям, от него хотелось выть, но не получалось и раскрыть рта.

Когда поражающие до глубины души звуки утихли, упыриха, слегка усмехнувшись, выставила на алтарь пять маленьких баночек и подняла над ними свою руку. Тонкими длинными иглами, примотанными к обрубкам пяти пальцев, она проколола Алёнке спину, и из пяти ран аккуратными струйками прямо в баночки полилась алая кровь. Когда все сосуды были наполнены, женщина вновь залилась смехом; она вылила кровь в большую, замызганную бурыми пятнами, трёхлитровую банку, приказала опустить тело девушки и с размаху впилась в её губы своей жуткой дырой на щеке. Затем, она что-то сплюнула в банку с кровью, слегка помешала содержимое и, приободрившись, воскликнула: «Хватает! Хватает!»

Крепкие руки отпустили меня, и я рухнул на сырые камни. Женщина, два громилы и карлик поспешили вверх по лестнице, оставив нас с Алёнкой вдвоём. Не теряя времени, я подхватил её, бесчувственную, как тряпичную куклу, на руки, и двинулся к выходу. Страшный хрип вновь прошиб меня насквозь. Я уронил Алёнку, упал прямо у двери и затрясся в жутком припадке.

Хрип перерос в вопль, он был намного страшнее, но, видимо, не имел такой мощной силы, чтобы и дальше держать меня в часовне. Я поднялся, вновь взял Алёнку на руки, выскочил из часовни и понёсся прочь, слыша за своей спиной ужасный смех упырихи и нарастающий вопль.

Уже спустились сумерки, когда мы добрались до дороги и рухнули в кювет. Спустя несколько минут, проведённых в тревожном ожидании погони, вдалеке послышался гул машины. Я до сих пор безмерно благодарен тем дачникам, что заметили нас у дороги и согласились подвезти до ближайшей больницы.

В приёмном отделении мне пришлось много врать о том, как мы, простые студенты, ищущие приключений, сошли с автобуса и по своей глупости рухнули в кювет, где потеряли сознание, благо отличным подтверждением моих слов стали обнаруженные на наших телах ссадины и кровоподтёки. Ещё я очень боялся вопросов касательно следов от игл у Алёнки на спине, но у меня никто ничего не спросил.

Алёнка так и осталась парализованной, лишь глаза и веки стали её верными помощниками в коммуникации с другими людьми. Я ухаживал за ней в больнице и, конечно же, не мог не проверить её спину, однако дыр, проделанных упырихой, я так и не нашёл, видимо, врачи тоже их не обнаружили.

С тех пор Алёнка находилась дома, недвижимо проживая день за днём в одной и той же позе. Друзья вскоре отвернулись от неё и перестали даже упоминать в разговорах. Я навещал её дольше всех, но каждый раз, стоило мне приблизиться к ней, она раскрывала глаза и с ужасом глядела на меня. Впоследствии я тоже перестал её навещать.

С тех пор прошло больше десяти лет. Давно не стало бабушки, она ушла тихо, во сне.

Не стало и Алёнки, после обеда она захлебнулась рвотой.

И вот, на поминках моей подруги, на которые из всей нашей бывшей дружеской компании пришёл только я, кто-то из Алёнкиных родственников поднял тему мистического и необъяснимого. Каждый рассказывал что-то своё, кто-то нёс откровенный бред про вампиров, кто-то травил байки из детства, а кто-то вроде меня вообще отмалчивался, пожимая плечами.

Но тут слово взяла моя мама, что была хорошей подругой Алёнкиных родителей, поэтому тоже присутствовала на поминках.

— Я в институте тогда училась, — рассказывала она, — мама уже парализованная лежала, поэтому мы с папой как-то вдвоём всё время… вот, стали разбирать шкаф с вещами, и я там нашла маленькую фотографию, старенькую…

Чем больше она говорила, тем больше холодели мои руки, холодные дла́ни ужаса били мне пощёчины, и по щекам бежали мурашки.

— А на фотографии девочка стоит с куклой в каком-то деревенском доме, — продолжала мама, — ещё помню, я там даже испугалась чего-то, то ли глаза какие-то странные выглядывали, не помню уже. Ну я разворачиваю, посмотреть, может подписано, а там надпись, как же… наша девочка в Лесном, вроде бы.

— Село что ли какое-то? — спросила какая-то женщина, сидящая слева от мамы.

— Я тоже думала, что село, — ответила она ей, покрутив головой, — и даже вроде вспомнила что-то, как будто в детстве там правда с куклой стояла. Только как папе показала фотографию, он весь побледнел, порвал её и мне пригрозил, чтобы не ездила никуда. Я у него спрашиваю, мол, что это за село Лесное такое, а