как и в соседних. Но я не отчаялся, залез во вчерашний чемодан и достал оттуда старую карту автомобильных дорог, на которую вчера я не обратил должного внимания, но чудесным образом вспомнил о ней сейчас.

Между двумя знакомыми мне сёлами обнаружилось вожделенное Лесное. Во мне заиграл азарт, внутри всё кипело, жажда правды и приключений побудила меня немедленно собрать рюкзак и приготовиться к небольшому путешествию.

На дворе было раннее утро вторника, но я уже успел покормить бабушку, одеться и позвонить Алёнке — черноволосой скуластой девчонке, одной из моих близких подруг. Она единственная из всей нашей немногочисленной компании оказалась свободна в такую рань буднего дня.

— Давай, может быть, до выходных подождём? — предложила она мне, потирая сонные глаза. — С ребятами на машине долетим…

— Не могу, — перебил я её, — гложит что-то, понимаешь? Пол ночи не спал… Мне эта деревня, как недостающий пазл, пока не найдёшь — покоя не будет.

— Ладно… а далеко ехать? — улыбнувшись, кивнула она на мой рюкзак. — А то я на легке, только сумочку взяла, вдруг проголодаюсь там.

— Полчаса, не больше, — приободрился я, — но надо будет между двумя сёлами выйти.

Алёнка вопросительно нахмурилась. Тогда я, опьянённый неутихающим азартом, рассказал ей и про карту дорог, и про воспоминания, и про фотографию, естественно, утаив нюанс о лице в темноте. Рассмеявшись моей милой, по-детски разыгравшейся жажде приключений, она согласилась, и мы пошли на остановку, куда через некоторое время должен был подъехать рейсовый автобус прямиком с автовокзала.

Я не слукавил, мы действительно добрались до нужного места за полчаса. Водитель, как, впрочем, и некоторые пассажиры, посмотрели на нас с подозрением, когда мы сначала попросили остановиться посреди трассы, а затем спрыгнули с автобуса в кювет, чуть не переломав ноги. Дверь с шипением закрылась, Алёнка посмотрела по сторонам, осмотрела ноги на предмет клещей, снова нахмурилась и спросила меня, куда идти дальше. Я не растерялся, вытащил свою карту, сделал умное лицо знатока, хотя сам совершенно не разбирался ни как высчитывать масштаб, ни как ориентироваться на местности. Единственной зацепкой было то, что загадочное Лесное находилось справа от дороги, поэтому я гордо скомандовал идти вглубь придорожного поля, надеясь про себя, что не ошибся с направлением. Лучше бы я ошибся, лучше бы мы, чёрт возьми, заблудились в полях и к концу дня вышли бы в одно из знакомых сёл, чем набрели на спрятанные в большом полусгнившем лесу остатки некогда небольшой уютной деревни.

Всё вокруг развалилось, некоторые дома были наполовину сожжены, другие поросли мхом, а третьи вообще практически ушли под землю и стали походить скорее на заброшенные неуклюжие землянки, чем на бывшие добротные дома. Во главе этого дряхлого войска уничтоженных построек стояла странного вида часовня в два этажа, с бурым, выгоревшем на солнце, деревянным куполом, на котором блестел в лучах солнца обломок христианского креста. Она тоже поросла мхом и плющом, став, скорее, запущенным памятником самой себе. Нетронутых этими вездесущими зелёными касаниями природы мест было настолько мало, что мы не сразу разглядели, что часовня выложена белым камнем, само собой, уже потерявшим былую белизну.

Тогда, обрадованный удачными поисками и до головокружения воодушевлённый скорой встречей с родным домом, я не обратил должного внимания ни на то, что в большом лесу не было слышно ни одной птицы, ни на то, что частые порывы ветра, нагоняющие нас в поле, совсем исчезли. Меня даже не смутила идеальная тишина, в которой было слышно, как проминается под весом моего ботинка каждая травинка на заросшей земле. Алёнка же, как мне кажется, всё это подмечала, отчего и переживала, тревожно окликая меня каждый раз, как я бездумно бросался от одного дома к другому.

Моё сердце вновь обуяла тоска, я с горящими глазами метался от дома к дому в поисках своего, такого заветного и родного, Алёнка же покорно носилась за мной. Мои глаза никак не могли зацепиться за что-нибудь знакомое, за какой-нибудь ориентир, уже всплывавший в воспоминаниях. Но вдруг какая-то неведомая сила, будто указала мне невидимым, а лишь только ощущаемым перстом на один из ушедших в землю наполовину домиков. Я тут же бросился к нему.

— Давай-ка через окно, — с улыбкой сказал я, подсвечивая фонариком зияющую чёрную дыру у самой земли.

— Давай сам, — отмахнулась Алёнка, покосившись на окно, — я лучше тут…

Я пожал плечами, присел на корточки и смело скользнул в дыру. Стоило мне оказаться в просторной комнате, как в голову вновь ударили воспоминания. Рассматривая в свете фонаря знакомый ковёр на стене, измазанные грязью половики и покосившуюся дверь, я постепенно восстанавливал картину событий, но в одно мгновение всё вдруг померкло. Мне показалось, что я ощущаю не прилив ностальгии от встречи с домом, а дежавю. Каждый предмет, попадающий в свет фонаря, казался знакомым, и эти виды отзывались дрожью в моей груди, но тут же все чувства сходили на нет, прогоняемые одной простой мыслью: «Этого не могло быть!»

В окно проскользнула Алёнка, я не был этому удивлён и даже ничуть не испугался, ибо знал, что стоять на заброшенной деревенской улице одной куда страшнее, чем в тёмном доме, но вдвоём.

— Вот тут, — говорил я ей, подсвечивая место у двери, — прямо здесь я сидел на велосипе… — я не договорил, тревожное сомнение внезапно набросилось на меня, мысли завертелись неподвластным человеку ураганом, я зажмурился.

Чем больше стояли мы в этом доме, тем более абсурдными казались мне мои же воспоминания. Всё вокруг из родного превращалось в пугающее чужое, старые кадры прошлого вылетали из головы, и теперь её занимала одна только мысль: «Беги отсюда, этого не могло быть!»

— Господи, — прошептала Алёнка, до боли вцепившись мне в руку, — там лицо, — она тащила меня к окну, указывая рукой на покосившуюся дверь.

— Пойдём отсюда, — будто протрезвев, выпалил я, сглотнув слюну, и тоже уставился на темноту за дверью.

Когда мы, стараясь не шуметь, добрались до окна и уже хотели вылезти, с улицы донёсся тихий хрип, будто какая-то удушающая болезнь поразила лёгкие человека, лишив его возможности свободно дышать. Следом послышалась человеческая речь:

«Тихо, тихо, рано ещё, пошли…» — басил кто-то, заглушая страшный хрип.

Мы с Алёнкой переглянулись. Я ещё раз осветил комнату фонарём в поисках другого выхода, но единственной дверью была та самая, покосившаяся. Перед глазами всплыла фотография, мозг сам навёл фокус на выглядывающее из темноты бледное лицо, по моей спине пробежал холодок, ноги будто онемели и расплавились, намертво прилепив меня к скрипучему деревянному полу.

Снова хрип, на этот раз ближе.