Не стоит торопиться уничтожать оружие врага, лучше обратить его против дарителя.

Только я успел спрятать булавку, завернув её в старую тряпку, валявшуюся тут же, как снаружи послышались человеческие голоса.

4

Ниара

— Наши соболезнования, ваше высочество. Слова в храме звучали приглушённо и как-то торжественно. Тем более, когда говорили о том, что все ныне живущие когда-то вернутся в лоно Богов, откуда нас исторгли на землю.

Религия в Сангратосе с недавних пор уступила главенствующее место науке, но в такие моменты, когда рядом с алтарём, украшенным крупными белыми и мелкими синими цветами, стоял массивный пустой гроб, люди снова обращались к подзабытым Богам.

Мы вспоминали обряды, над которыми втайне подсмеивались во времена сытого довольства и нескончаемой радости жизни, мы соблюдали их со рвением, достойным целителей или жрецов, и старались не поднимать глаза к небу, будто оно могло укорить нас за недавнее прошлое. И наказать ещё сильнее.

В такие моменты каждый боялся за себя и не желал долго находиться рядом с тем, кого затронуло несчастье. Это как чёрная язва, вдруг перекинется на невиновных? Ясное дело, что тот, кого наказали Боги, заслужил свои несчастья, и на всякий случай надо держаться подальше.

Я сейчас слушала сомнения и страхи окружающих и даже не удивлялась. Мой дар снова проявил себя, но теперь это неважно: с каждого угла вылезло несчастье, и все они устремились ко мне.

Смерть Орнака причиняла боль, но так плачут не по жениху, а по брату, с которым не слишком-то общался при жизни, и теперь раскаиваешься, да поделать ничего нельзя.

А ещё хуже, что если бы вернуть всё назад, поступила бы так же.

Какая-то часть меня даже проявила сдержанную радость: мне не придётся делить с этим человеком постель и кров. Теперь, прикрываясь трауром, я смогу целый год не ожидать посяганий на моё тело и приданное.

— Хоть слезинку пророни! — прошептала мама, одёрнув меня за рукав траурного наряда. Глубокий синий цвет всегда шёл мне, подчёркивая белизну кожи и цвет глаз, а чёрные кружева, пришитые на лифе, по пройме рукавов и по подолу напоминали барашки волн в каком-то траурном море.

— Я не могу плакать на заказ, тем более это не в рамках этикета, — ответила я со всем достоинством, не повернув головы.

Моя мать менее знатна, чем я. Иногда уместно было напомнить ей об этом.

Мы сидели на первой скамье от алтаря в первом ряду и принимали соболезнования, вереницей тянувшиеся сначала к нам, чтобы после те, кто произнесли их, могли с очищенной душой и совестью выйти на свежий воздух.

Служба кончилась. Король и его свита уже покинули храм, а нам с родителями и слугами предстояло проводить Орната в последний путь.

Пустой гроб опустят в недра Пожирателя смерти, как называли большую печь столицы. И земля примет своего сына, смешав его мнимый прах с останками тех, кто лёг в неё до него.

— Скорее бы всё закончилось! — вздыхали сёстры, а отец только морщился и старался смотреть на нас так, чтобы не позорились.

— Аминь! — произнесла я, согласная, что церемония в душном храме вызывала тошноту и дурноту. Так же как взгляды матери моего несостоявшегося мужа, от которой исходили волны ненависти.

Наконец всё было кончено. Храм опустел, сановитый жрец провёл обряд последнего восшествия к Пожирателю смерти, и вот уже я мысленно простилась с прошлым.

— Сдохни в этом же огне! — прошипела мне на прощанье леди Эстер, мать покойного Орната, и лишилась чувств, поймав мой взгляд.

Все вокруг засуетились возле несчастной, лишь её муж, дворянин, не слишком близкий ко двору, так как предпочитал сельскую местность душному городу, переминался с ноги на ногу и хмурился в сторону.

Мне почему-то показалось, что он скорбит больше своей супруги. Захотелось подойти и попросить прощения, хотя, видят Боги, я не виновата в своей дурной крови!

Теперь все те, кто ранее смеялись над приметами прошлого, будут шептаться, что всегда так и знали: восточная кровь ведьмы проклята. Мне суждено губить того, кто рядом. И даже тех, кто вольно или невольно коснулся моей судьбы.

— Пойдёмте! Нам здесь нечего больше делать! — отец едва дотронулся до моей руки, но я поняла его с полуслова. Промедление подобно позору, а близким к трону не подобает терпеть унижения, даже если отчасти они заслужены.

Я так чувствовала, хотя никто бы в Сангратосе не посмел в открытую обвинить меня в гибели жениха. Неполадки с дирижаблями в последние двадцать лет не случались, а уж катастрофы и подавно.

Но закрытому экипажу обрадовались все: и мать с сёстрами, не признающие самоходные повозки, и даже отец, говоривший, что вскоре паровые машины, пока неповоротливые и не сильно юркие, заменят привычные кареты с лошадьми. Мать на это обычно возражала, подняв брови: «Королевской семье не подобало кидаться на всё новое и блестящее, как сороке на зеркальце».

— Ниара, ты не должна покидать летнюю резиденцию его величества, по крайней мере, месяц. Я распорядилась, траурные наряды перевезут туда, королева-мать милостиво разрешила из уважения к твоему горю.

Тут мама сделала упор на последние слова и замолчала, выразительно глядя на меня, словно я собиралась возражать.

Мне было всё равно: одиночество я любила сильнее светских раутов. И уж всяко лучше быть наедине с мыслями и книгами, чем с болтливыми пустоголовыми сёстрами! Увы, мы с ними были настолько далеки друг от друга, что в детстве я всерьёз думала, будто меня удочерили.

— Вы будете навещать меня, папа? — напрямую спросила я того единственного, кому была бы искренне рада в своём заточении.

— Не слишком часто, — буркнула мама, но отец сделал знак ей замолчать. Хорошо, наверное, иметь жену, которая без пререканий помнит о том, что отец сделал ей честь своим предложением. Если бы мы поженились, Орнак вспомнил бы о том, что муж — глава семьи?

Этого я и опасалась. И теперь чувствую себя последней дрянью, которая неспособна оплакать перспективного жениха.

— О Боги, теперь надо всё начинать заново! — причитала мама остаток пути. — Вывозить в свет, кланяться всем светским клушам, имеющим сыновей. Сколько мы сил положили на это семейство, а теперь старая Зигуд растреплет на всё королевство, что ты проклята!

Мама чуть не рыдала, но я видела, что притворяется и искоса посматривает в мою сторону. Пришла пора сдержать данное ей обещание.

— Не дожидаясь окончания траура, сами понимаете, обстоятельства требуют, я могу стать послушницей сокровищницы Двуликого. Это ни к чему не обязывает, но избавит меня от