Что меня поразило – хотя теперь это и кажется мне нелепым – так это то, что пыльца на земле соответствовала главным образом тем растениям, которые росли только максимально близко к месту, где преступники, должно быть, припарковали машину. Исключение составляла лишь пшеница: ее пыльца с поля по другую сторону широкой дороги, должно быть, преодолела не меньше четырехсот метров. Это стало для меня настоящим откровением. Растения, которые росли даже совсем недалеко, почти не вносили свой вклад. Теперь я уже не сомневалась, что мне следует пересмотреть большую часть сведений, полученных из учебников и статей по палинологии.

Если один участок сельскохозяйственной лесополосы так сильно отличался от другого, то что тогда можно было сказать про сообщества растений и грибов в лесах, лугах, на газонах и в садах, по которым мы проходим каждый день? Если один край кукурузного поля так непохож на другой, то не означало ли это, что каждый квадратный метр ландшафта уникален подобно отдельно взятому человеку? Возможно, пыльцу и другие микроскопические частицы, взятые с ботинка, подкрылков, коврика или педалей машины, можно было бы, подобно отпечаткам пальцев, использовать, чтобы определить, к чему прикасался человек, что он делал? Именно там, у лесополосы в Хартфордшире, где бросили разлагаться тело мужчины, у меня случилось грандиозное озарение, подобное тому, что пережил Эдмонд Локар с его знаменитой фразой «любой контакт оставляет следы». Мне казалось, что я знаю мир природы достаточно хорошо, а на самом деле лишь слегка к нему прикоснулась. Я столько всего упускала из виду, и мир, который и без того был для меня невероятно странным и полным чудес, стал еще более странным и изумительным. Информация, которую мне удалось предоставить, послужила убедительным доказательством того, что люди, ехавшие в той машине, ходили по земле на краю именно этой траншеи. Я узнала об исходе того дела лишь спустя какое-то время, однако собранные мною данные, судя по всему, сыграли важную роль в судебном процессе и повлияли на вынесенные по его итогам обвинительные приговоры.

Начало может кому-то показаться не самым многообещающим. Я появилась на свет в спальне скромного дома в шахтерском поселке Уэльса посреди суровой зимы в разгар Второй мировой войны.

В то время мир был наполнен страданиями, но все они оставались где-то далеко. Мы жили всего в полумиле вверх по склону и к востоку от реки Рамни, черной от угольного шлама (грязи), бурлящей и несущейся до самого устья реки Северн. По ней проходила граница с графством Гламорган, где жили люди, не похожие на нас, обитателей более зеленых земель графства Гвент. Неподалеку на севере возвышались горы Блэк-Маунтинс и Брекон-Биконс, а на юге плескалось море; пенящаяся вода и утопающая в зелени долина реки Уай была всего в паре миль на восток. С небольшого крутого холма за домами открывался впечатляющий вид на лишенные растительности горы. Там, где мы жили, садовые цветы были редкостью: их постоянно поедали спускающиеся вниз овцы. Отбившись от стада, они то и дело слонялись с величавым видом по городским улицам, обросшие замызганной шерстью, в сопровождении плетущихся за ними ягнят.

Тем не менее самым большим моим несчастьем оказались не зима и даже не война, а родители. Моя мама была очень молодой – не старше 22-х, когда я у нее появилась. Впрочем, после трех лет брака ей не терпелось поскорее завести ребенка, как принято. Мой отец был всего на четыре года старше. Он работал в карьере, и проку от него там было больше, чем на фронте. Эта пара выглядела весьма эффектно. Моя мама была невысокой жизнерадостной девушкой с бледной кожей, светлыми волосами и потрясающими голубыми глазами. Отец был похож на Кларка Гейбла и Эррола Флинна: черные как смоль волосы, брови дугой, черные голливудские усы, голубые глаза, а говорил звучным басом. У него не было ни грамма жира, на животе красовались кубики пресса, которые появились в результате тяжелого труда, а не занятий в спортзале. Он был чрезвычайно харизматичным, и другие женщины то и дело с ним кокетничали. Моя мама, наверное, из-за этого волновалась, хотя у нее и самой хватало поклонников. Те, кто знал ее в молодости, рассказывали, что в той унылой деревушке она казалась кинозвездой. Всегда накрашенные губы и идеально уложенные волосы – она сильно выделялась на фоне окружавших ее молодых работниц, которых жизнь шахтерской жены со временем лишила какого-либо изящества. В соответствии с обычаем, они прятали свои волосы под шляпу и оборачивали вокруг тела валлийскую шаль, в которой носили ребенка, чтобы освободить руки для работы. Моя мама решила не сковывать себя подобным образом, и в результате я лишилась удовольствия быть прижатой к ее груди, хотя и помню отчетливо особый изысканный запах ее тела. Их брак никто не назвал бы спокойным, и, будь я более благородной, сказала бы, что они попросту ничего не могли с собой поделать. Тем не менее я жила в самом центре их скандалов, и отсутствие спокойствия у нас дома простить очень сложно.

Мир тогда был совсем другим, хотя что-то остается по-старому и по сей день. Все знали всё про жизнь других – во всяком случае, они так думали. Мои тети, дяди, двоюродные братья и сестры жили на одной с нами улице, а родители моего отца владели небольшим магазинчиком на вершине холма. Мои воспоминания подобны осколкам разноцветных стекол – прозрачных и мутных, с искажениями и без. Первая отчетливая картина: я сижу, вытянув ноги, на кожаном заднем сиденье черной машины. Помню недоумение от того, что мои ноги короче, чем у всех остальных. А еще мне не нравились мои туфли. Когда я впервые сказала об этом своей матери спустя много лет, она не поверила, что я это помню, пока я не описала маленькое желтое шелковое платье со слишком тугими рукавами и зеленые туфли с желтой полоской, идущей от носка. Она удивилась не меньше, когда я сообщила ей, что помню, как меня фотографировали – усадили на стул в гостиной дома у моей тети Евы, нарядив в колючее розовое платье из органзы, которое было мне велико. Его прислали нам родственники из Австралии, и семья им очень гордилась. Моей маме попросту не верилось, что я настолько точно его запомнила. «Но в той машине тебе было всего полтора года, а когда делали фотографию – только два!» – возражала она. Но я действительно помнила, эти моменты отпечатались в моей памяти. Даже сейчас, оглядываясь назад, я этому диву даюсь. Никогда не стоит недооценивать детей – они запросто могут запомнить то, о чем вы предпочли бы забыть.

Разумеется, гены, которые мы получаем от родителей, влияют на врожденную химическую активность мозга, но «наша сущность» также определяется детством и жизненным опытом. Думаю, люди назвали бы меня общительной, уверенной в себе и напористой, какими были мои отец и мать, и наши обычаи сыграли в этом определенную роль. Жизненный опыт вносит свой вклад в то, как проявляются наши гены. Когда у нас дома были гости, от всей детворы требовалось прочитать стишок, спеть песенку либо сыграть что-то на пианино. Мы не могли отказаться или застесняться. Пожалуй, это помогало учиться взаимодействовать с другими людьми. Учителя из нашей маленькой страны ценились везде в мире. И, судя по всему, у валлийцев имеется склонность к театральности.

В отличие от современной, наша жизнь никак не ограничивалась из-за переживаний родителей об опасных незнакомцах. Про любого чужака, появившегося в нашем поселке, тут же все узнавали, да и в любом случае мы редко когда видели кого-то, кого совсем не знали. Пока я не уехала из долины, мне не попадались темнокожие люди, хотя несколько человек вроде бы жили в доках Кардиффа, и английскую речь я слышала только от своего дяди Фреда. Еще в нашем районе жил один эксгибиционист. Все его знали, и никто не боялся. Говорили, что он слишком усердно учился, отчего у него «поехала крыша». Бедняга – он слонялся по округе в старом армейском пальто, и все называли его «Орган Морган». Теперь-то я понимаю, почему. Мы иногда натыкались на него с моей лучшей подругой во время наших «приключений». Нам нравились книги Энид Блайтон про «Великолепную пятерку», и мы не сомневались, что, подобно ее героям, будем распутывать разные тайны. Наделав бутербродов с вареньем и стащив пирог из буфета, мы отправлялись в горы в поисках загадок, которые сможем решить. Найти нам ничего не удавалось, и мы возвращались домой с фиолетовыми от черники ртами, руками и коленями, а также промокшими из-за местами болотистой почвы ногами. Порой нас немного пугали горные пони, пытавшиеся вытащить содержимое наших маленьких сумок. Они до сих пор скитаются по горам над долиной и при любой возможности выпрашивают угощения.