В 1950 году, когда я все еще страдала от последствий полученных ожогов, было принято одно решение. Уолтер и Гвен, двоюродные брат и сестра моей бабушки, обосновались в приморском курортном городе Рил в Северном Уэльсе, после того как провели всю свою жизнь в Бирме и Индии, которые теперь получили независимость от Британской империи. У меня по-прежнему были проблемы с легкими. Мне все еще было тяжело дышать. Я все так же откашливала слишком много слизи и слишком часто пропускала школу. Я уже успела провести какое-то время в санатории и не хотела туда возвращаться. Там были комнаты с бледными стенами и неизменно вычищенным до блеска полом, а от вездесущего больничного запаха чистоты было не скрыться. Лишенные эмоций работники разносили еду, словно роботы, а в рыбе на завтрак было столько костей, что тарелки неизменно забирали прежде, чем я успевала их все повытаскивать. По утрам и ближе к вечеру детей отводили в специальную комнату для прочистки легких; для этого мы перегибались через перекладину с мягкой подкладкой и выполняли дыхательные упражнения, в то время как нас дубасили по спине. У одной из девочек от лопатки до груди тянулся лиловый шрам, и я ужасно боялась, что могу получить такой же. Когда заводили разговор о моем возвращении в тот санаторий, я устраивала истерику. Так что вместо этого меня отправили с бабушкой в Рил в надежде, что морской воздух вдохнет в мои легкие немного жизни. О таком приключении маленькая девочка вроде меня, чьими лучшими друзьями были книги, могла только мечтать. А от мысли о том, что со мной поедет еще и бабушка, меня переполняла радость.

Моя бабушка Вера Мэй была удивительной женщиной. Мы все помним ее миниатюрной, худой и в морщинах. У нее были седые волосы и вставная челюсть, о которую она гремела своими мятными леденцами. Она была потрясающей, способной, продуктивной, строгой и необычайно доброй. Она была моей опорой, на нее я могла положиться, пока родители ссорились, мирились и расходились.

Моя бабушка была настоящим кочевником. Когда дети покинули дом, после стольких лет, когда она обеспечивала всем крышу над головой, она поняла, что больше не может вести хозяйство. Ее повзрослевшие дети разбрелись по всей стране, завели собственные семьи. Она ездила к ним, проводя по нескольку месяцев то у одного, то у другого. Шепотом и по секрету она как-то призналась мне, что я стала ее любимицей, возможно потому, что была старшей из ее внуков, а возможно, потому что она видела во мне нечто от себя самой. И я цеплялась за нее и за любовь, которая от нее исходила, и наше совместное пребывание в Риле, которое растянулось на целых два года, было для меня самым счастливым временем.

В Риле мы делили с бабушкой одну просторную комнату. Дом был большой и содержался в безупречном порядке; повсюду лежали всевозможные сокровища Востока: крупные красивые статуэтки Будды, резные фигурки из слоновой кости и восточные ковры. На заднем крыльце росли великолепные гиацинты, а так как бабушкины двоюродные брат и сестра, прожившие всю жизнь в колонии, сохранили старомодные манеры, то на завтрак, обед и ужин подавались разные блюда – мне такая причуда была определенно по душе. Уолтер и Гвен волновались, пуская в свой большой дом жить маленькую девочку, однако были приятно удивлены моим хорошим манерам, а также аккуратным обращением со всем, что мне давали.

Жизнь с этими тремя стариками была для меня идиллией. Мы играли в маджонг, и я долгими часами наслаждалась чтением журнала National Geographic в тихой библиотеке.

Как-то раз оживленная Вера Мэй шепотом подозвала меня посмотреть на арку живой изгороди над тропинкой в их розовом саду. Она приподняла меня, чтобы показать гнездо черного дрозда с тремя бледно-голубыми яйцами внутри. Это чудо природы привело меня в такой же неописуемый восторг, как и бабушку.

Когда она ушла, я отправилась посмотреть, показались ли желтые лепестки калифорнийских маков из бутонов, однако это гнездо никак не выходило у меня из головы. Несколько минут спустя закралась одна мысль. Не знаю, откуда она взялась – возможно, все дело было в том маленьком, не поддающемся описанию уголке детского разума, который все время задается вопросом: «А что, если?» Как бы то ни было, вопрос уже начал созревать. Что будет, если я брошу в него свой мяч? Именно так я и поступила. Оглядываясь назад, я понимаю, что это был бессмысленный поступок бессердечного, любознательного сорванца. Я смотрела с нарастающим любопытством, как перепуганная птица взлетела, отчаянно размахивая крыльями.

На следующее утро я застала свою бабушку стоящей над разбросанными по саду остатками гнезда. Мать-птица разорила собственное гнездо. Осколками скорлупы были отмечены места, где она бросила на тропинку яйца. Моя бабушка, эта миниатюрная женщина с седыми волосами, была переполнена контролируемой яростью – и вся ее злость предназначалась мне. Ее возмущал не сам факт убийства. Моя бабушка без проблем убивала животных при необходимости. Ее воспитывали так же, как и всех остальных девочек и мальчиков в Австралии в XIX веке, и она с детства знала, что в дикой природе много чего может навредить или убить – со скорпионами, змеями и пауками шутки были плохи. Всех забавляло, что она непременно заглядывала за унитаз и под сиденье, куда бы она ни пошла – именно в таких местах больше всего любит прятаться ядовитая австралийская вдова. Ее боязнь пауков определенно передалась моей матери, а затем и мне. Вместе с тем ее отношение к дикой природе было устаревшим и, полагаю, неграмотным. Все, что казалось ей уродливым или потенциально ядовитым, подлежало уничтожению. С птицами же все иначе – они попадали в совершенно другую категорию, и им нельзя было причинять вред.

Я знала, что меня ждет. Я опустила голову, не в состоянии смотреть бабушке в глаза. Она прекрасно знала, как вести себя с непослушными детьми. В конце концов, она самостоятельно воспитала трех мальчиков и одну девочку. Работая в одиночку ради них, она попросту не могла позволить непослушания. Спустя годы мама говорила мне: «Тебе достается вся любовь моей матери, которая должна была достаться мне», словно на мне лежала вина за сложности ее детства. Если задуматься, она, пожалуй, была права. Но, хотя она редко когда демонстрировала это по отношению ко мне, бабушка могла быть не менее строгой, чем веселой и доброй.

Неизбежное наказание за ту птицу, однако, представлено было невероятно мудрым способом. Бабушка заставила меня посмотреть ей прямо в глаза и признать, что я поступила неправильно и заслуживаю быть наказанной. «Я могу тебя отшлепать, оставить без кино в субботу либо ты поработаешь, что выбираешь?» Я могла бы дать себя отшлепать и сразу со всем покончить, но такого не позволяло мое достоинство. О том, чтобы пропустить субботний сеанс, тоже не могло быть и речи, так что я выбрала работу. В любом случае я втайне ею наслаждалась, хотя и предполагалось, что она мне быстро наскучит. Сообщив о проступке, бабушка передала меня в руки дяде Уолтеру, который, в свою очередь, вручил мне маникюрные ножницы. «Газон тебя ждет». Он привел меня на лужайку на заднем дворе, растянувшуюся на многие мили до горизонта. На самом деле она была 15 метров в длину и 10 в ширину, но тогда казалась целым полем. Помните, как старые газонокосилки состригали мягкую траву, но оставляли нетронутыми жесткие стебли цветущего плевела?