Вообще-то, у нее было написано просто «ваш Иван», но,дочитывая письмо, она решила устно усилить впечатление от подписи и прочла не«ваш Иван», а «ваш муж Иван».

К прочитанному бабы отнеслись по-разному. Некоторые во всеповерили сразу. И тут нечему удивляться. Большинство людей, не обладаясобственным развитым воображением, не могут себе представить, что кто-то имобладает и может описать что-то, чего не было в жизни. Сами вообразить ничегоне могут, но к воображенному другими весьма восприимчивы и потому безоговорочноверят всему, о чем читают в романах или что видят в кино. Это им помогает всеувиденное переживать искренне и глубоко, с радостью и слезами. А другие,меньшинство, не верят никогда ничему, и собственного воображения не имеют, и кчужому глухи, никакие тексты или картины их совершенно не трогают, на задевают,не вызывают улыбку и не вышибают слезу. Так что бабы, Нюрины односельчанки,почти все сразу во все поверили, тем более что письмо было прямо как настоящее.Как положено, с адресом получателя, с почтовым штемпелем, да и трудно было себепредставить, что Нюра сама такое выдумала из своей головы. Иные не совсемповерили, но заинтересовались и пожелали услышать продолжение. И пожалуй, однатолько Нинка Курзова по тупости своей не поверила ни одному слову, отнеслась кпрочитанному с полным пренебрежением, чего, однако, Нюре в глаза выразить нерешалась, а за глаза изображала свою же подругу как чеканутую.

Как бы кто ни отнесся, а в следующую субботу опять собралисьбабы у Нюры и в тишине, нарушаемой только хрустом разгрызаемого жареного горохаи жужжанием веретена, прослушали очередное послание:

«А еще сообщаю вам, Нюра, в краткости своего письма, чтовчерась, токо мы сели завтрикать, как раздался крик нашего командира„тревога!“, и зеленая ракета оповестила о том, что приближаются вражескиебомбовозы, и командир приказал нам вступить с ними в неравный воздушный бой. Ия немедленно сел в свой самолет и поднял его в воздух. Поднялся я, дорогаяНюра, выше облаков. И вижу: летит на нас целая, можно сказать, армада, и тогдая приблизился и стал стрелять по ним из своего пулемета. И когда я вдарилпервую очередь трассирующими снарядами, я увидел, как загорелся один самолет, апотом второй, третий и четвертый, и все четыре попадали на землю…»

– Надо же! – восхитилась Тайка Горшкова.

– Ехтиёх! – отозвалась Чернота.

«…Это была тижолая работа, Нюра. Некоторые люди думают,Нюра, что это легко сбивать вражеские самолеты. А это нелегко. Потомуприходится, сражаясь, совершать несколько фигур высшего пилотажа и летать как вобыкновенном положении, так и кверху колесами. А еще, конечно, надо о томподумать, что там, в этих вражеских самолетах, тоже сидят люди, такие же, вроденас с вами, только что говорят по-другому. И, может быть, у них тоже есть ижены, и дети, и родители, а также всякие другие родственники, дальние и близкие,и им тоже бывает очень неприятно, когда приходит к ним похоронка, что он погибсмертью храбрых за родину и за Гитлера. Но что же делать, Нюра, если идет войнаи эти люди не хотят понимать, что и у меня тоже есть кто-то, кто дорог моемугорячему воинскому сердцу? Кто мне дорог, это я имею, конечно, в виду вас. Икогда я вспоминаю, Нюра, вас, ваши глазки и вашу улыбку и то, чтонемецко-фашисты сделали с вами, отнявши вашу корову, то с новой утроенной силойначинаю бить этих стервятников. И вот которых я побил, а которые бросилисьнаутек, но один наглый продолжал свой полет дальше, а у меня уже нету патронов,и кончились боеприпасы, и бензину тоже всего ничего. Но тогда из последних силдогнал я этого уходящего стервятника и всей мощью ударил его своим тарантом…»

– А что такое тарант? – спросила одна из близняшек.

– А это там на самолете имеется такая как бы дубина, –объяснила Горшкова Тайка, – когда патроны кончаются, так бьют обыкновеннотарантом.

«…Вот ударил я его своим тарантом и вижу: самолет загорелся,а летчик схватился за голову и кричит: капут, капут. А когда я спустился наземлю, то ко мне подошел наш командир и сказал: „Ты, Ваня, очень хорошосражался сегодня в неравном воздушном бою, и я тебя за это награждаю красныморденом Боевого Красного Знамени“.

И так вот я по ночам, когда, бывает, после неравноговоздушного боя не спится или, допустим, клопы кусают, и думаешь обо всейпрошедшей жизни, я думаю, что было у меня такое счастливое время, когда мы свами встретились в деревне Красное, и что если бы не эти проклятые немцы, то мысоздали бы крепкую и дружную нашу семью, и вы бы рожали детишек, и воспитывали,а я бы работал в колхозе или же на заводе. И за вами бы всегда ухаживал со всеймоей сердечностью и уважением».

Слушая это, обе близняшки пустили слезу, а Зинаида Волковазарыдала и с плачем выбежала из дому.

Так и пошло. По субботам бабы шли в баню, потом к Нюре.Некоторые со своими скамейками и табуретками, с рукодельем, иной раз и сугощением каким-никаким. Собирались, грызли жареный горох, когда получалось,пили чай вприкуску или вприглядку, кто вязал, кто искал вшей в голове соседки,слушали, вздыхали, обсуждали, плакали, рассказывали про своих, вспоминалипрошлую жизнь, думали о будущей, от которой, впрочем, особых радостей не ожидали.И уже стало это таким правилом, что сходились каждую субботу безпредупреждения. Сходились, слушали, обсуждали и расходились с надеждой нанеизменное продолжение. Еженедельное слушание Нюриных писем стало для этихженщин приблизительно такой же насущной потребностью, как для будущих поколенийрегулярное поглощение телевизионных сериалов. Даже и жили от субботы досубботы, от одной серии до другой. А для Нюры подготовка к очередной субботестала ежедневной работой. Бабам-то что! Десять-пятнадцать-двадцать минутпослушали и разошлись, а для Нюры это каждодневный непростой труд, родственныйписательскому. Жила она эти годы в постоянном творческом напряжении,собственная фантазия обогащалась обработкой собранных материалов. Что в газетепрочитает, что услышит по радио и от людей, все оценивает, не подойдет ли ей.Отсюда были и описание разных подвигов, и ночные бои, и дальние бомбардировки,и вынужденные посадки, и прыжки с парашютом. И стала эта сочиняемая ею мнимостьглавным и единственным смыслом ее настоящей реальной жизни.

Нинка Курзова чем дальше, тем более ревновала. И однаждысказала Тайке:

– Вот интересно, ходют все к Нюрке, ходют. Все знают, чтосама себе пишет, а ходют. Уж чем ее выдумки слушать, пришли бы ко мне. Мой-томужик невыдуманный.

– Невыдуманный, а пишет глупо. Стихами. Пушкин! Ты ж самаего читать не хотишь. А ее выдуманный такое надумает, что прямо сердце холонет.

– Надо ж, – дивилась Нинка. – Холонет сердце. А чего ж тамхолонуть?