заскоблил ключ. В комнату по-хозяйски вошёл охранник и оглядел результаты работы. Он провёл пальцем, одетым в белоснежные перчатки, по подоконнику, шкафу и часам, после чего равнодушно резюмировал:

— Свободна.

Лиза нагнулась к ведру, чтобы забрать с собой.

— Можешь оставить всё в коридоре. После обеда продолжишь, — объявил головастик.

Действительно, после обеда он вновь утащил её в северную башню. Поднявшись по узкой лестнице, Лиза обнаружила одну из трёх дверей открытой. Оттуда доносилось тихое мурлыкающее пение. Охранник подошёл ближе к открытой двери и жестом указал Лизе пройти внутрь. В огромной комнате царил мрак, несмотря на мерцающий под потолком десяток точечных светильников. Приглядевшись, Лиза заметила вдоль стен комнаты странные незнакомые механизмы. Похожие она видела только в музеях или на страницах книг о Средневековье. Посередине стояла широкая скамья. На её поверхности поблёскивала густая тёмная лужа, капли которой лениво стекали прямо на пол. Возле скамьи на полу спиной ко входу сидела женщина. Она тихо напевала себе под нос, едва покачиваясь в ритм. Глухие шаги охранника позади заставили её прервать песню и обернуться. Даже при плохом освещении Лиза признала в дряхлом морщинистом лице Старуху, оказавшуюся с ней в колонне по приезде в Ферр.

— Что? Помощницу мне привёл? — будто продолжая напевать, протянула Старуха.

— Одной тебе и до конца жизни не справиться. А мне надо, чтобы к завтрашнему дню комната была готова для приёма гостей.

— Неужели поймали? — хитро прищурив один глаз, спросила женщина.

— Не твоего ума дело, старая! — возмутился головастик.

— Значит, поймали. Жаль, хорошая девушка была, добрая.

— Почему была? Она ещё есть, — сболтнул лишнего в ответ охранник.

— Сегодня есть, а завтра не будет. Ты ведь и сам знаешь, — грустно ответила Старуха.

Охранник, будто вспомнив, что в комнате они не одни, расправил плечи и повелительно рявкнул:

— Много ты болтаешь! Работай лучше! А то прежде неё сама ляжешь на скамью.

Нервно раздувая ноздри, он протянул Лизе щётку и, размахивая руками, вышел из комнаты. Лиза непонимающе перевела взгляд с него на Старуху. Та, словно приглашая новенькую к работе, мотнула головой в сторону лужи. Лиза подошла ближе к скамье и присела. Только сейчас она поняла, что до рассвета им предстоит оттереть чью-то кровь.

Первые часы работы проходили в молчании, нарушаемом лишь звуком шаркающей по полу щётки. Лиза то и дело бросала любопытные взгляды на напарницу. Она запомнила её: в ту ночь, что они прибыли в Ферр, та шла перед ней в конвое. Сейчас у Лизы появился шанс разглядеть её повнимательнее. Старуха была невысокого роста, немного сутулая и вполне стройная для своего возраста. Редкие седые волосы аккуратно убраны в короткий хвост. Лицо, изрезанное глубокими бороздами морщин, словно шрамами, ещё хранило остатки былой красоты и изящества. Двигалась она весьма быстро для женщины в годах, но при этом во всех её движениях читалась мало подходящая обстановке грация.

Старуха монотонно тёрла успевшую изрядно присохнуть кровь, изредка прерываясь, чтобы прополоскать щётку или переместиться на новое место. Спустя некоторое время Лиза решилась завести беседу со Старухой:

— Меня Лиза зовут.

Старуха даже не подняла головы в ответ.

— А вас как? — не унималась Лиза.

Старуха продолжала молчать. Лиза расстроилась. Если бы ранее она не стала бы свидетелем разговора Старухи с охранником, решила бы, что та по меньшей мере глуха. Слегка повысив голос, Лиза спросила:

— Что это за комната?

В ответ Старуха тихонько замурчала заунывную мелодию. Лиза непонимающе посмотрела на женщину, затем склонилась над щёткой и продолжила теперь пол. Теперь их работа проходила под монотонные звуки, исходящие из не раскрытого рта Старухи. Постепенно этот дьявольский звук стал выводить Лизу из себя и нервировать каждую клеточку её тела. Не сдержав раздражения, она выпалила:

— Прошу прощения, не могли бы вы не петь? — сказала она и, «прижав хвост», добавила, — меня это раздражает.

Старуха лукаво улыбнулась, будто только что свершился её хитроумный план:

— А ты не из робких. Теперь даже спрашивать не буду, как ты сюда попала. И так всё ясно.

Лиза вопросительно посмотрела на неё.

— А как вы сюда попали?

— Тебя который раз интересует? — не поднимая головы, ответила Старуха.

Лиза растерянно захлопала глазами. В её голове этот вопрос звучал не так бестактно, как вышло в итоге.

— Я хотела сказать… спросить, — залепетала Лиза. Старуха оторвалась от пола и ехидно взглянула в ответ. От этого в горле Лизы пересохло и защипало от застрявших в нём слов. — Почему вы снова и снова оказываетесь здесь?

Старуха загадочно промурлыкала:

— Вопросов много, толку мало. Три давай.

Лиза разочарованно уткнулась глазами в пол. Не отрываясь от работы, она продолжила расспрашивать напарницу:

— Это ведь пыточная, да?

— Да.

— И если мы оттираем чью-то кровь, то значит… — голос Лизы сорвался. Старуха ждала. — Значит, кто-то здесь был…

— И?

— …и кого-то сюда скоро приведут вновь, — закончила Лиза.

Старуха благосклонно кивнула и в унисон шаркающим по камню щёткам начала свой рассказ:

«Я была совсем молодая, когда впервые попала сюда. Ничего не знала, всего боялась. Прямо как ты…

Моя мама держала небольшую пекарню в спальном районе города. Днём туда заходили мамы с детьми, чтобы угостить своих чад сладкой булкой, а по вечерам трудяги, после тяжёлого рабочего дня мечтавшие восполнить силы буханкой пышного хрустящего хлеба. Никто не пёк хлеб так вкусно, как моя мама. Я часто спрашивала её: ‟Мама, почему твой хлеб такой вкусный?” А она всегда отвечала: ‟Потому что в каждую булку я добавляю щепотку своего секретного ингредиента — любовь”. Она любила своё дело. Даже на двери пекарни красовался аккуратный рисунок из булок, сложенных в сердце. Банально? Возможно. Но такая она была: добрая, любящая и наивная.

Я часто ошивалась в пекарне: маме требовался помощник, а у меня были свободные руки. Мне было не больше двенадцати, когда я впервые увидела его в пекарне. Хоть я и была ребёнком, но выглядела старше. Груди мои уже тогда начали наливаться, бёдра — округляться, а лицо украшал невинный детский румянец. Он пришёл как обычный покупатель, услыхал где-то истории про мамин хлеб. Молва тогда не скупилась на похвалу. А может, его привлёк сладкий аромат свежевыпеченного калача, разносившийся за несколько кварталов вокруг.

Он был взрослым мужчиной: статным, высоким, видным. Красивым и ужасным одновременно. Что-то неясное в нём пугало меня, и я мечтала поскорее выпроводить его из пекарни. Я продала ему булку хлеба, отдала сдачу. Он ненавязчиво коснулся меня грубой рукой. Его палец скользнул по моему запястью. Я поняла всё сразу, как подняла глаза. Взгляд его тёмных глаз