скрутили храброго манифестанта. Швырнули на койку. Медсестра с ледяными глазами — закусив губу, профессиональным движением всадила бедняге в вену иглу и ввела лекарство.

Несчастный дернулся, как от удара током. Выгнулся дугой. Захрипел. И — наконец — отрубился.

Я вытаращил на бедолагу глаза. У меня дрогнул кадык.

— Чего пялишься?.. — грубо пихнул меня конвоир. — Не твое это дело!.. Выбирай-ка лучше себе койку.

Медработники — включая моих конвоиров — ушли. Я — сиротливым воробышком — огляделся.

В палате на шесть человек — кроме благородного манифестанта торчало четверо сморщенных, похожих на гномов (только без бород) дедков, которые хлопали глазами, шлепали губами и явно витали где-то в другом мире.

Я сел на единственную свободную — громко скрипнувшую подо мною — койку, которая располагалась как раз рядом с койкой «протестанта». И стал смотреть в бледное сухое лицо «благородного бунтаря».

Мне хотелось, чтобы он поскорее пришел в себя. Хотелось поговорить с ним. Он казался мне умным человеком, в словах которого чувствовалась — что называется — «соль», хотя я и не верил в «темных богов»,

Может, если я завяжу с «бунтарем» диалог — мне не так страшно будет в напоминающей тюрьму психиатричке, куда меня закрыли на неделю, а то и на два месяца?..

Протекло минут двадцать.

«Протестант» зашевелился, закряхтел.

— Ох, ну и дрянь мне вкололи…

Он остановил на мне взгляд тусклых глаз:

— Плохо выглядишь, парень.

— Й-я?.. Плохо выгляжу?..

Мне даже стало немножко смешно.

Видел бы «бунтарь» себя в зеркало. Тогда бы понял, кто на самом деле плохо выглядит. «Манифестант» был чуть живее мертвеца. Судя по всему: бедняге и впрямь вкололи что-то забористое.

Он посмотрел на меня еще пристальнее:

— Я вижу на тебе, парень, следы общения с оборотнем-юха…

Пропустив мимо ушей странные слова об оборотне, я сказал:

— Вы извините… Я слышал, что вы говорили… пока вас не укололи… Мне кажется… мы в чем-то сходно мыслим… В любом случае… я хотел бы познакомиться… Нам же теперь… на соседних койках лежать…

Вот так. Выпалил, как на духу. И аж гусиной кожей покрылся — и ладони вспотели. Каково дремучему интроверту предлагать кому-то дружбу?..

Мужичок с усилием приподнялся. И рассмеялся отрывистым кашляющим смехом:

— Да ты, я смотрю, неглупый парень.

Протянул мне слегка трясущуюся руку с дряблой кожей и узором синих вен:

— Иван Ваныч!..

— Очень приятно!.. — я тоже назвал себя.

— Уфф… Скоро ужин… — Иван Ваныч крякнул, заскрипел — и сел на постели.

Заметно было: это далось бедняге с трудом. До какого состояния довели человека изуверы-врачи!..

— Что это за темные боги, которых вы упоминали?.. — спросил я для поддержания разговора.

Иван Ваныч шмыгнул носом. Поправил свою взлохмаченную редкую шевелюру. И — подняв палец — сказал серьезно:

— Я полагаю: привилегированные классы, власть имущие, сильные мира сего еще тысячелетия назад спутались с потусторонними злыми сущностями, питающимися людскими страданиями. Невозможно представить, чтобы хомо сапиенсы в здравом разуме и с живой совестью причиняли столько горя и боли другим хомо сапиенсам — сколько пресловутые «верхи» причиняют «низам», Само деление на «верхи» и «низы» аморально и противоестественно. Значит — не обошлось без влияния недобрых демонических сил, проводниками воли которых стали ослепленные одурманенные власть имущие…

Я слушал Ивана Ваныча пораженный — затаив дыхание и не зная, верить или не верить. А тот — похожий на пророка — с горящим взглядом продолжал:

— Попробуй-ка проследить мою мысль, приятель. Вообрази себе первобытное общество. Днем коммуна косматых, черных от загара, как жуки, дикарей гоняется с копьями и дубинами за мастодонтом. А как только взойдет луна — собирается у костра в пещере… Троглодитам живется холодно и голодно. Но никто ни у кого не отбирает кусок мяса. Ни шкуру — чтоб обмотать вокруг бедер. Потому что эти люди — хоть и дикие, но со здоровыми инстинктами, запрещающими грабить ближнего своего. Н-да…

Иван Ваныч все больше вдохновлялся. А я сидел, навострив уши.

— …Но проходит несколько тысяч лет — картинка меняется. Люди научились земледелию. Приручили собак. Разводят скот. Построили глиняные хибары. Жить стало проще и сытнее. Но именно тогда поднимает драконью голову алчность… Выдвигаются жестокие вожди, побуждающие соплеменников к нападению на соседние общины. Угону чужого скота. Алчные жрецы, заставляющие огородников отдавать богу девятую часть урожая… То есть: общество разбогатело — но на свет появились грабеж, воровство, обман. Смекаешь?..

— Угу.

Я слушал, как завороженный.

— Дальше больше, мой юный друг!.. Общественное богатство накапливаются. Вырастают города, пирамиды, великолепные храмы. Через раскаленные пустыни протягиваются каналы. На лугах жиреют стада скота. Урожаи возрастают… Но вместе с урожаями возрастает и жестокость человека к человеку. Хомо сапиенс надевает рабский ошейник на другого хомо сапиенса. Целые народы задавливает тяжелой данью. Почему так?.. И как апогей бесчеловечности и ненормальности — наша технократическая цивилизация. Могущество потомков Адама выросло до небес. Нам покорились недра земли. Наши ракеты бороздят космос. Добавочный продукт увеличился настолько, что каждому можно было бы обеспечить привольную и безбедную жизнь. Но вместо этого — что мы имеем?.. Два полюса, на одном из которых — роскошь, не снившаяся и багдадским халифам, баснословные деньги, особняки, а на втором — нищета, сизифов труд, болезни!.. Пока американские мультимиллиардеры разъезжают на лимузинах, купаются в красной и черной икре и забавляются космическим туризмом — где-то в Африке дети пухнут от голода и умирают от нехватки чистой воды. Общество невероятно разбогатело — а на головы миллионов людей обрушились новые страдания. Почему, почему так?..

— И вы думаете, — не без трепета спросил я, — здесь не обошлось без… эм… темных богов?..

Картина, которую нарисовал Иван Ваныч — поразила меня.

— Определенно, друг мой!.. Определенно!.. Посуди сам: человек в своем уме и с незапятнанным сердцем не станет делать гадости своим ближним. Это значит: господа власть имущие променяли свою человечность на сухарь с маслом. Они зомбированы вредоносными сверхъестественными сущностями, которые — как хлебом и молоком — питаются людскими страданиями. «Верхи» для того множат боль и горе народов, чтобы кормить своих чудовищных хозяев…

Иван Ваныч замолчал — видимо, утомленный долгой речью.

Я сидел мраморным изваянием — и только чувствовал шевеление волос на голове.

То, что говорил Иван Ваныч было страшно, странно, сюрреалистично, безумно. И вместе с тем — чертовски убедительно.

— И за ваши… идеи, — спросил я, — вас и заперли… в психиатричке?..

— А как же?.. — Иван Ваныч устало махнул рукой. — Ты знаешь: у маленького человека две беды. Государству на тебя плевать — или государство тобой заинтересовалось. Я просто сантехник. Пока я чинил трубы и