присматривают, да и сама госпожа Татищева особа целомудренная и честная, а возраст такой хрупкий. Сама не поймет, как с ребенком окажется. Понятно?

— Понятно, ваше императорское величество! — подтвердил Макурин, подумав, что с этими бабами вечные проблемы, ну а как без них?

Николай I меж тем перешел к хозяйственным делам, а точнее к его поместью. И Андрей Георгиевич, наконец, вспомнил о своих заботах. Николаю они показались весьма своевременными и умеренными и вопросы решили быстро. При чем как решили? Попаданец же и написал императорский рескрипт Петербургскому губернатору о создании новой волости в селе Березовое и появлении волостных учреждений в оном селении. Процесс занял где-то минут пять.

Однако, Андрей Георгиевич, имея определенную практику, понимал, что на местах действие пойдет медленнее. Ничего, главное, что процесс пойдет. Император, судя по всему, считал так же. прочитал текст рескрипта, убедился, что чиновник ничего не забыл, сказал: — В уезде, разумеется, все пойдет намного медленнее. Ничего, лишь бы не забыли ненароком. Андрей Георгиевич, повелеваю вам по мере надобности сообщать, дабы все шло в должном порядке. Попаданец сказал должные слова, поблагодарил императора. Кажется, его дела на этом закончились, а вот заботы и проблемы империи нет. Ему еще два дня писать официальные документы, беседуя между делом с императором. Для того он и является чиновником свиты его величества!

Глава 5

Домой, в поместье, он ехал, как и полагалось, после двух дней непрерывной писанины. Ничего, все проходит, и это прошло. Оставил на кухне огурцов и варенья из своей комнаты и уехал. Напоследок в последний вечер долго сидели в комнате у невесты. Ну, как считали, что сидели. Вначале. Потом так страстно целовались, что он едва удержался не стащить с Насти одежду и перевести разговор в горизонтально-постельную плоскость. И, главное, и она хотела и он был не против. Вот ведь эти официальности, начинающиеся на Земле, а продолжающиеся на Небе!

Даже Настя, очень недовольная, хотя и боящаяся плотских шалостей, обидчиво поджавшаяся губы при вопросе, когда у них будет эта близость, умолкла с намеком о Боге. С Господом не спорят. Зато с женихом было можно и ему пришлось выдержать несколько неприятных минут, отбиваясь от невесты. Причем она лишь дублировала слова императрицы, у которой в преддверии родов крыша явно поехала.

Андрей Георгиевич все понимал, кроме одного — почему и он должен страдать? Лучше уж в поместье. Там пока тихо, спокойно, и никто не зудит над ухом.

Дорога, правда, была плохой, при чем с точностью наоборот. Если туда мешало тепло, то обратно не давал мороз. Зима словно опомнилась, что еще рано, что зимний период не закончился и вдарила аж тридцатиградусным холодом.

Пришлось в этом морозе, в ледяном ветре и наледи на дороге пробираться к себе. Продрог, промок от пота, даже оголодал — в придорожные трактиры они не заезжали под предлогом нехватки времени.

Зато в помещичьем доме он был хозяин, царь и бог. Приказал накормить до отвала Федора, Авдотье — дать ему две рюмки водки, да гривенник серебром, и взялся за свои хозяйственные дела.

Бумаги от августейшего монарха в уездную канцелярию он завез еще по приезде из Санкт- Петербурга. Там это было расценено, как второе пришествие Христа. Ведь говорил же самому Егору Митрофановичу, что привезет, неужели думал, что обманет?

Начальник канцелярии самолично подшил подписанный самолично Николаем документ, предварительно благоговейно расцеловав его и клятвенно подтвердив, что все указанные меры будут неукоснительно выполнены.

И на том спасибо. Если не выполнят, будут отвечать по всей строгости. И не безликого закона, а строгого монарха. Ему же впереди надо было подготовить и провести сельский сход деревенского общества, в скором времени села. Не то, что побаивался, но, если провалит, то будет отброшен сильно назад. А назавтра приходилось прошерстить крестьянские хозяйства. Управляющий Аким худо — бедно таблицы заполнил, но пожаловался, что пять хозяйств не дали данные. А домохозяева на улице при всем народе говорили про его высокоблагородие всякие гадости и хвастались, что и дальше не будут выполнять его приказы.

В будущем это называется проволынили. Попаданец решил, что либо крестьяне, сволочи, манкируют, либо управляющий балду гоняет. Но наказать надо обязательно, ведь совсем уважать не будут.

Так и сказал Акиму — будем несчастно сечь. Или крестьян, или их управляющего. Но крови будет неимоверно.

Аким явно струхнул, но смолчал. Понимал, что уже поздно. Как хотели, так и будет, а там Господь смилуется.

Так и пришли. О страшном гневе помещике и о расправе за это было объявлено заранее. Никто не удрал, да и куда сбежишь?

Первым из непокорных было хозяйство Пермыша. Крестьянин был худой, но зачастую прогонистый. Андрей вскользь посмотрел на его дом — худой, углы дырявые, солома на крыше гнилая. Хлев и амбар ветром сдует. Посмотрел на самого крестьянина — шубенка дырявая, штаны совестно одеть, бороденка тощая, в три волоса. Тьфу!

— Бить до смерти, — приказал он своим молодцам, Леонтию и Гавриле. А сам уже решил — если сдаются, будет просить на коленях — пожалеет. За длинный язык дадут ему, скажем, до пары палок, и на первый раз хватит. Будет ерепенится — забьют. У него поместье… куча мирного населения… смутьянов не надо!

Впрочем, Пермыш и сам быстро сломался при виде грозного и страшного барина, готового бить и убивать без зазрения совести. Он рухнул на довольно уже грязный по конце зимы снег и заскулил:

— Барин, Христом Богом прошу простить. Пьян был давеча, молол всякое бестолковое. Больше не буду!

— Что не будешь? — лениво, просто ради красного словца, спросил Макурин. Может что-то и добавит словоохотливый простачок. Судьба крестьянина, в общем-то, была уже решена. При Николае крепостнический гнет достиг максимума. Хотя правящий император и не очень-то и добавлял реформ, но за XVIII век и так накопилось. Помещик был полновластным хозяином своих крестьян — хотел миловал, хотел карал, никто ему — ни государство, ни общество — не были препятствием. Лишь убийство не одобрялось, но и тогда робкое официальное наказание могло произойти после неоднократного напоминания. так что сейчас наказание будет окончательным и бесповоротным.

— Пить не буду, — сказал, как прыгнул ледяную прорубь, Пермыш. Слова крестьянина привели Макурина в хорошее настроение. Он посмотрел на стоящего на коленях домохозяина, на уже стоящую рядом с ним тоже на коленях жену, лицом жуткую, ну да не ему с ней жить. Спросил уже:

— Дети-то у тебя, Пермыш, есть с бабой твоей?

— А как же барин, аж два