обществоведов нередко опиралась на апелляцию к авторитетным писателям-классикам. Особенно часто взывали к Достоевскому (во время перестройки то и дело поминалась «слеза младенца»), консерваторы чаще обращались к Толстому. Чехов тоже использовался как идеологический молоток. А ведь он специально предупреждал, что ни в коем случае нельзя верить писателю, который пишет на общественные темы. Писатель не описывает реальное общество, он создает образ общества, утверждая ту или иную нравственную идею. В этом образе многие черты деформированы и гипертрофированы – чтобы что-то воспеть или что-то проклясть в общественном явлении или процессе.

В 1991 г. прошла дискуссия о методологической основе советской социологии. А.И. Кравченко писал: «Подсознательная установка всякого русского человека: наука об обществе есть наука о духовном, знание ценностное и знание о ценностях. Поэтому социология у него гуманитарна по своей изначальной сущности… Вспомним работы Н. Кареева, М. Михайловского, П. Сорокина и большинства других российских социологов… Это чисто гуманитарное знание. Таковы же и работы титанов русской социальной мысли Н. Бердяева и С. Булгакова.

Совсем иной характер сочинений М. Вебера, Э. Дюркгейма, Т. Парсонса или Ф. Херцберга. Как бы глубоки не были философские рассуждения, на первом месте – тщательность методологической прописки темы, возможности количественного измерения явлений. Это – альфа и омега настоящего позитивизма, того самого, который на отечественной почве так и не привился.

Мы не прошли школы позитивизма, суровой методической выучки, дисциплины и культуры научного мышления. Быть может, поэтому мы так приблизительны и поверхностны в своих теоретических суждениях, необязательны в выводах, неточны в расчетах… Значит, и нынешняя советская социология никак не может быть похожа на свой западный аналог, как бы ни учились мы у заграницы, как бы ни списывали с нее кружева…

Но если уж быть логичным до конца, то надо было бы еще в 50-е гг. отказаться от марксистской философии как метафизики. Но не отказались. И что же вышло? Философские положения выводят прямо из данных опроса респондентов» [23].

Тот факт, что советская философия, следующая догмам исторического материализма, не могла обеспечить обществоведение методологией, адекватной динамике общественных процессов, был известен партийному и государственному руководству. Но исследовать причины этого состояния и создать возможности для формирования автономного от сообщества коллектива методологов не удалось.

В 1949 г. Ю.А. Жданов, тогда зав. сектора науки ЦК ВКП(б), в докладной записке М.А. Суслову писал: «Философию развивали революционеры и ученые. Что же касается наших философов-профессионалов, заполняющих институты философии и философские кафедры учебных заведений, партийных школ, то никто из них за тридцать лет советской власти и торжества марксизма в нашей стране не высказал ни одной новой мысли, которая вошла бы в сокровищницу марксистско-ленинской философии. Более того, никто из наших философов-профессионалов не высказал ни одной мысли, которая обогатила бы какую-либо конкретную область знания. Это в равной степени относится к Деборину и Митину, Юдину и Александрову, Максимову и Кедрову и всем остальным» (см. [24]).

В 1961 г. П.А. Сорокин представил на ХIХ Международный конгресс социологии большой доклад «Взаимная конвергенция Соединенных Штатов и СССР в смешанный социокультурный тип». Он, в частности, писал: «Хотя советская социология до сих пор остается социологией диалектического материализма, фактически под этим названием советские социологи развивают различные теории, в ряде аспектов являющиеся более идеалистическими, чем многие господствующие западные социологические теории…

Подчеркнуто-резкая критика советскими учеными “буржуазных” социологических и психологических наук за чрезмерную релятивизацию ценностей, за моральный нигилизм, за безудержный “физицизм”, “эмпиризм” и “позитивизм”, за преследование преимущественно материально-утилитарных интересов – все это выявляет “скрытый идеализм” советской психосоциальной мысли. … Во многих отношениях советская философия менее материалистична или более идеалистична, чем скептицизм, агностицизм, крайний эмпиризм и релятивизм, прагматизм, логический позитивизм, инструментализм, экзистенциализм, конструктивизм, натурализм, физикализм в современной западной философии» [25, с. 351–353, 357].

Для нашей темы важен тот факт, что влиятельная часть обществоведов была поставщиком языка и идей для персонала и государственной власти, и управления. Сдвиги в мышлении и этики довольно быстро начинали влиять на жизнь всего общества – даже если власть пыталась сопротивляться влиянию этих интеллектуалов. Это чувствовалось уже во времена Брежнева.

Г.С. Батыгин, который тесно общался с элитой философов и социологов, пишет: «Вероятно, ни одна общественная наука в мире не обладала и не обладает таким влиянием на жизнь общества, каким обладала советская версия марксизма. …Философия, социология, научный коммунизм создавали картины мира и транслировали их на многомиллионную аудиторию, используя для этого массовую печать, радио, телевидение, систему партийно-политической учебы, и, самое главное, разрабатывался проект практического переустройства общества. Вряд ли будет преувеличением сказать, что советский марксизм осуществлял власть над умами и в той степени, в какой обществоведы участвовали в легитимации социальных порядков, власть над властью. Идея светлого будущего открывала перед общественной мыслью мир неограниченных возможностей. …Посткоммунистический дискурс утратил топику “советского марксизма”, но сохранил и прагматику, и стилистику его интеллектуальной работы» [4, с. 63–64].

После краха СССР возникла обширная мемуарная литература советских обществоведов – плод их рефлексии на собственные установки и роль их профессиональных сообществ в катастрофе советского строя. Эта рефлексия показывает, что методологическая база данных сообществ принципиально отличается от научного метода в главных его компонентах. Приведем несколько выдержек из обзора этих мемуаров и некоторых наблюдений над особенностями работы советских социологов.

Автор обзора Д.В. Димке пишет: «Изучая советскую социологию, мы сталкиваемся с парадоксом: в ней есть классики, но нет классических текстов. …Исследования советских социологов не изучаются в “классах”. Большая часть из них не переиздана, многие практически не доступны – несмотря на бум образовательной и переводной литературы по социологии…

Ситуация с мемуарной и исторической литературой прямо противоположная. Большая часть известных социологов советской поры издали воспоминания; кроме того, группы энтузиастов собрали массу материалов по устной истории советской социологии, были выпущены сборники документов административного характера, имевшие отношение к институционализации социологии. Воспоминания о жизни советских социологов вызывают большой интерес и у младших поколений читателей…

Тексты советских социологов не “используются в исследованиях современных авторов”: если классический текст подразумевает чтение и цитирование, то тексты советских социологов как классические не работают. …Более двух третей цитирований приходится на тексты, опубликованные после 1995 г., при этом более половины всех ссылок – это ссылки на статьи и тексты докладов, а не на книги. Этот паттерн цитирования разительно отличается от того, который мы наблюдаем в зарубежной социологической классике ХХ века. Там подавляющее большинство цитирований приходится на книгу (реже – статью), в которой автор впервые более-менее полно излагает свою теоретическую концепцию…

При этом существует своего рода культ советских социологов: их имена уважают, мемуары читают, анекдоты, связанные с ними, и их