рассыпалась, сообщники мои разбежались, а я остался лежать на асфальте.

Я сильно ударился головой, в ушах у меня звенело.

Меня обступила толпа.

Горожане шептались: «Бурдаланы хотели украсть стрелки часов», «Так ему и надо», «Поделом», «Зло должно быть наказано» и все в том же духе.

И вдруг я услышал чистый звучный голос:

— Расступитесь. Я врач.

Толпа послушно пропустила его.

Он осторожно осмотрел и ощупал меня и сказал:

— У него сотрясение мозга и множественные переломы. Помогите мне перенести его в мой дом.

— Может, лучше в больницу? — посоветовал кто-то. — Он ужасно вонюч.

— Совершенно естественный запах для бурдалана, — возразил мой врач.

— Несколько сильных горожан пусть и не слишком охотно, но все же помогли ему перенести меня в дом.

О, это был прекрасный дом с садом недалеко от Башни. Так что двадцать четыре раза в день я слышал бой часов на ней, и с каждым разом мне становилось все стыднее и стыднее за то, что я пытался украсть с них стрелки.

Мой врач очень богатый человек — у него много самых разных талантов — лечить людей, выращивать деревья, понимать животных, вальсировать, смешно рассказывать анекдоты, сочинять стихи и рассказы, составлять букеты, изысканно стричь газоны и превращать клумбы в маленькие цветущие миры. А еще он восхитительно играл на скрипке вечерами.

В первый день мне хотелось убежать, но тело не слушалось меня.

Бурдаланы ненавидят музыку. Не всю, конечно. Нам нравится, когда ритмично стучат по пустой консервной банке, напевая что-то вроде «Будь со мной в эту ночь,

я рожу тебе дочь»

или

«Надену шкуру леопарда

и больше ничего не надо».

Это мы зовем поэзией и музыкой.

Совсем иную музыку играл мой врач. От него я узнал, как звучат Платон Маклиани, …. Соловьев-Ветров, Игнатий Скрипичный. Особенно поразили меня «Времена года» Маклиани.

Сначала я страшно удивился. Какие могут быть времена года? Есть только вечная весна. Композитор сумасшедший или просто глуп!

Но глуп и безумен был я, и музыка открыла мне это постепенно.

Я увидел в звуках «Лета» пышность цветения, в «Осени» — торжественность и яркость увядания, а в «Зиме» — блистательный покой и мудрость.

— Но как же так? — недоумевал я, внезапно открыв внутри себя новые миры, которые оказались настолько больше моего сознания, что оно могло вот-вот рассыпаться на части.

Потом я отважился на совершенно тогда для меня невероятное — я попросил своего врача научить меня играть на скрипке. И он согласился.

Оказалось, это больно, играть на скрипке, и морально, и даже физически. Первое время мои руки были все время в крови, как после охоты на птиц. И все же горожанам научиться играть на скрипке еще сложнее, чем нам. Пальцы у бурдаланов короткие, с толстой кожей. Такие руки созданы для того, чтобы будить струны смычком. Жалко только, мои сородичи не осознали этого до сих пор.

Но вы видите, на что способна скрипка. Все бурдаланы могут стать однажды эйо, только как их заставить слушать скрипку?..

По-видимому, вопрос этот волновал Амброзия с тех пор, как он сам переселился в горы.

Музыка и доброта творят чудеса с бурдаланами, — сказал убежденно эйо.

А этот врач стал эйо? — спросил Александр.

— Нет, — помотал головой Амброзий. — Он мог бы им стать, но считает, что пока нужнее в Городе. Вдруг когда-то какой-то бурдалан снова свалится с вершины пирамиды — они ведь постоянно пытаются украсть с Башни стрелки часов… К тому же, у него есть одна слабость, которую нужно победить прежде, чем стать эйо… У каждого из нас есть какие-то слабости, и они-то и делают нас сильнее, ведь их приходится преодолевать. Мой врач обожал кофе, не мог обходиться без него, а эйо пьют чай и молоко.

— А вы решили остаться в городе?

— Оклемавшись, я переехал в таверну. Теперь у меня были талант и скрипка — подарок моего врача — и я мог заплатить за ночлег и еду.

Я хотел поделиться своим знанием с моими сородичами, но они встретили меня с булыжниками и палками и криками:

«Вон отсюда, паршивый предатель!».

Мне и самому не особенно хотелось задерживаться в Низине, где стояла такая вонь, что оставалось только удивляться, как я раньше ее не замечал. Я мог бы обосноваться в Городе. Общественная организация спасения бурдаланов от самих себя, заметив и оценив мои усилия, предложила мне первое время помогать в цирке с уборкой за еду и жилье, но далеко не все предложения, кажущиеся заманчивыми, стоит принимать. Хотя только спустя какое-то время станет понятно, что решение правильное, а пока стоит доверять своей интуиции, — изрек эйо.

— Вы не подскажете, случайно, где отыскать в горах Часовщика? — помолчав, спросил Александр.

— Значит, это и есть твое важное дело? — догадалась Гайя.

Александр кивнул.

— Если так, ты зря приехал в горы, — с сожалением покачала головой Гайя. — Потому что Часовщик сейчас в Низине, а, может, даже дальше.

— Дальше, чем Низина? Разве есть еще в вашем мире что-то еще кроме Низины, Гор и Города?

— Конечно, — ответила Гайя. — С одной стороны Город полукругом окружают Горы, с другой стороны — Низина, а вокруг — Долина Предков — уходя, они становятся там землей и небом…

— А там, где кончается Долина Предков?.. — спросил Александр.

— Она не кончается, — уверенно помотала головой Гайя, — ведь, правда, Амброзий?

— С вершины моей горы ее конца не видно, это точно.

— Тсс! — приложил палец к губам Амброзий и, к ужасу Гайи, сделал неслыханное — настежь распахнул двери.

— Мы же разбудили Эхо! — удивленно воскликнула Гайя и, как и эйо, замерла, вслушиваясь в тишину.

Александр тоже подошел к двери — откуда-то сверху доносились звуки прекрасной мелодии.

— Соловьев-Ветров «Снег», — прошептала Гайя.

— Напрасно беспокоитесь, — сказал Амброзий. — Эхо уже разбужено музыкой, и, когда она звучит, эхо молчит, а потом засыпает.

— С каких это пор у вас в горах появилась музыка? — спросила Гайя.

— С недавних, — ответил Амвросий. — Если не считать, конечно, птичьих трелей.

— Я хочу увидеть пианиста, — ринулся Александр из пещеры. — Он так вдохновенно играет…

С каждым разом все лучше и лучше, — одобрительно покачал головой эйо. — Следуйте за мной.

15

Даже если бы эйо не вызвался показывать дорогу, звуки музыки все равно привели бы Александра и Гайю на вершину соседней горы, еще более мощной, чем та, на которой Амброзий растворял свое эго в радостном кружении мыльных пузырей.

Пианисткой оказалась седовласая женщина.

Она сидела спиной к подошедшим в окружении эйо, самозабвенно слушавших ее.

Похоже, артистка не готовилась к концерту специально, а просто