Но это была не уловка. Холодная и бледная, ее кожа блестела от испарины. Грудь дергалась от неровных судорожных вдохов. Все ее тело тряслось. Мелкая дрожь – даже этот черный сон не мог утихомирить ее. Струйка крови вытекала со стороны основания ее черепа. Она, должно быть, ударилась головой, когда упала.

Габриэль задохнулся от горького чувства вины. Он был уверен в том, что делает. Но что он знал об опиуме или о женщинах? Что касается медицины, в жизни он занимался только ранеными на войне, латая дыры и разрезы, а не невидимые раны.

Мысль о прикосновении к ней была не менее тревожащей. Он был воспитан, зная только кулаки и мечи, и прикосновение – его кожа с кожей другого человека – все еще могло потрясти его до глубины души.

Придерживая голову Ады, он поднял ее дрожащее тело и попытался подавить в себе трепет. Он вернулся к лошади и сбросил с седла их сумки. Пачеко помог им вместе сесть на коня. Ее тело пульсировало неестественным жаром, голова безвольно запрокинулась. Она вскрикнула, когда мышцы ее живота конвульсивно сжались. Габриэль крепче прижал ее к груди и стал молиться – не за себя, а за эту заблудшую женщину.

Добравшись до стен, окружающих небольшой городок Епес, Пачеко переговорил со стражниками и договорился, что их впустят. Они двигались по темнеющим улицам. Торговцы завершали работу, собирая лотки и закрывая скромные лавки. Как и в большинстве городов на плато, когда-то управляемых маврами, его жители представляли собой сложную смесь культур. В тот вечер, под чистым прохладным небом, это казалось одновременно легко и правильно.

Пачеко вел их к особняку архиепископа Толедо. Прямоугольная башня в мавританском стиле, украшенная затейливой кирпичной кладкой и глазурованной керамикой, возвышалась над широко раскинувшейся резиденцией. За ее стенами тянулись поля виноградников. Они прошли через несколько, арочных проходов туда, где их ждали около дюжины служителей.

– Приветствую вас, брат Пачеко. – Низенький и округлый, мажордом епископа Мигель Латорре был одет в темные пышные одежды с красной отделкой. Он то и дело поглаживал свою окладистую, тщательно ухоженную бороду. На золотой цепочке на его поясе болталась лупа. – Сегодня вечером архиепископа нет в резиденции, но позволь мне предложить наше гостеприимство от его имени.

Пачеко улыбнулся и поклонился, конюхи увели лошадей в конюшню неподалеку.

– Мы возвращаемся в монастырь и ищем приюта на ночь.

– Разумеется.

Хотя он обращался к Пачеко, глубоко посаженные глаза Латорре то и дело обращались к Габриэлю, державшему на руках обессиленную Аду. Габриэлю никогда не нравилась эта назойливая маленькая жаба, и это чувство не изменилось.

Пачеко обратил внимание на любопытство мажордома.

– Ах да. Это наша новая рабыня. Она больна, и нам хотелось бы для нее отдельную комнату.

Латорре закрыл нос и рот ладонью и заглянул ближе.

– Больна? Это заразно?

– Нет, нам бы и в голову не пришло принести к вам заразу, – ответил Пачеко, в его голосе почти не осталось вежливости. – Но мы бы хотели устроить ее.

Латорре перевел свои маленькие черные глазки на Габриэля, осматривая его словно выставленную на продажу лошадь.

– А у нее есть дуэнья?

Пачеко покраснел. Фернан прислонился спиной к стене и, подняв глаза, разглядывал резьбу и росписи потолка. На его худом лице появилась улыбка, впервые после нападения альмохада.

– Нет, – со вздохом ответил Пачеко. – У нее нет дуэньи.

– На дороге из Толедо на нас напали бандиты, занимающиеся похищением людей. Местные пастухи помогли им устроить ловушку. – Габриэль бросил на своего наставника мрачный взгляд, приказывая ему молчать. – Ее дуэнья... ну, вы понимаете.

– Понимаю. Простите мою непочтительность. – Латорре кашлянул. – Но ты же послушник, не так ли? Где твое платье?

Габриэль зло посмотрел на приземистого коротышку.

– По-моему, я уже говорил, что на нас напали. Если вы хотите увидеть рану на моей руке, я с радостью продемонстрирую вам доказательства.

Мажордом побледнел, но не перестал суетиться.

– Все это ради благопристойности, уверяю вас. Я пришлю нашего личного доктора осмотреть ее, просто чтобы убедиться.

– Ей не нужен доктор, только отдых, – сказал Габриэль.

Ада застонала. Латорре отпрянул.

– Вы простите меня, если я не поверю вам, – сказал он.

– Не мне прощать вас.

Пачеко встал между ними.

– Мы ценим вашу доброту. Пожалуйста, пошлите за вашим доктором и прикажите вашим людям показать нам наши комнаты.

Латорре поклонился и удалился через ближайшую арку, сопровождаемый похожей на стаю гусей челядью.

Пачеко тихо заметил:

– Ты солгал ему.

– Нет. Я сказал, что на нас напали. Он сам сделал выводы.

– Габриэль, это неправильно.

Фернан отошел от стены.

– Да пусть он говорит что хочет, наставник. Или это, или спать в конюшне. Лично я предпочитаю соломенный тюфяк, но я не могу говорить за всех. Что скажешь, Габриэль?

– Я скажу, что ты слишком много говоришь.

Пачеко поднял руку, призывая замолчать обоих.

– Латорре прав в том, что волнуется, где она будет спать. Никто из нас не может остаться с ней.

Габриэль опустился на колени и осторожно положил Аду на полированный мраморный пол. Его руки дрожали от долгого напряжения. Но его дрожь была ничем в сравнении с ее.

– Она опасна для самой себя, – сказал Габриэль. – Вы что, предпочитаете, чтобы она страдала в одиночестве? Или, если она оправится до рассвета, чтобы снова попыталась сбежать?

– Что ты предлагаешь? – спросил Пачеко.

– Возможно, этот доктор порекомендует какую-нибудь женщину, которая сможет побыть с ней.

Пачеко кивнул и выдохнул:

– Хорошо.

Поведя плечом, Габриэль взглянул на глубокую кровавую рану на своей руке. Она горела от медленной и постоянной боли.

– Чего вы ожидали, наставник? Что я останусь с ней сам?

Фернан ухмыльнулся:

– Вообще-то я уже готовился предложить свои услуги. Я же известная нянька.

– То, что ты забавлялся с няньками, еще не делает тебя таковой, – сказал Габриэль.

– Ты ничего не знаешь о таинственном искусстве лечения.

Пачеко возвел очи горе и торопливо пробормотал молитву.

– Пойду искать какого-нибудь ленивого слугу, который наконец-то покажет нам наши комнаты.

Он повернулся и пошел по широкому коридору. Фернан опустился на колени рядом с Адой, его лицо вдруг стало серьезным и мрачным.