Когда вышли и одиннадцать минут, я завопила: «Вы меня обманули!» Рыдать от боли мне было стыдно, а вот рыдать, уличая в обмане, почему-то не стыдно! Вроде бы теперь я борец за правду…

Прервав партизанское молчание во время пыток, я заорала уже во весь голос: «Вы меня обманули! Сказали, что десять минут!..» И надрывала голосовые связки все пятьдесят минут (!!!), пока длилась операция. Пока не зашили, я всё орала диким голосом…

А за дверью, в вестибюле, рыдала мама…

Конечно, о Мурманске у меня есть и много светлых воспоминаний. Например, мне невероятно повезло с педагогом по фортепиано. Его звали Михаил Наумович Гринберг. Он был некрасивый. Рыжий. Великий!..

Я ходила в музыкальную школу, которая находилась в нашем дворе. И занятия музыкой с Михаилом Наумовичем были настоящим счастьем!.. Так почему же я потом резко забросила занятия, почему много лет не подходила к инструменту? Попробую издалека…

Каждый год в самом конце мая мы из Мурманска уезжали – сначала на месяц в Сочи. Потом – на два – в наше любимое подмосковное Аносино…

К учебному году возвращались в Мурманск, где в это время отцветала короткая золотая осень… Невероятно красиво: карликовые берёзки и осины с ещё не опавшими листьями фантастических, сказочных расцветок. А среди этой красоты – невероятное, нереальное изобилие грибов…

И целые поляны ягод: черники, брусники, костяники, голубики, морошки…

Мы ездили собирать грибы и ягоды…

Это было как-то даже неправдоподобно, как во сне: только выехали за черту города – и сразу с обочины в этот карликовый лес, а там можно и не ходить. Не сходя с места, два раза обернулся, как в сказке, вокруг своей оси – и полно ведёрко крепеньких, совсем не карликовых, абсолютно не червивых – белых, подосиновиков, подберёзовиков. А остальные можно не брать…

И полная корзинка крупных сочных ягод… Восторг!.. Бабушка и мама потом грибы солили, мариновали, сушили, жарили, варили из них супы…

А ягоды, те, что не съедались сразу, шли на компоты, варенья, начинки…

Ну вот, опять отвлеклась… Я-то собиралась рассказать о Сочи, городе, перевернувшем мою жизнь…

Впервые попав в Сочи, я испытала два потрясения: море и цирк!.. С морем я познакомилась ещё во чреве матери, но по-настоящему увидела его и почувствовала именно там, в Сочи…

Оно вошло в вагон поезда рано утром, ещё на подъезде к городу, в открытое окно – запахом соли, водорослей и ещё чего-то, чем пахнет только море…

Из окна вагона изумлённо смотрела я на это удивительное Божье творение…

Когда в Сочи мы подошли к берегу, я долго стояла как вкопанная, заворожённая чудом!.. К морю с тех пор я всегда относилась и отношусь как к живому, всё понимающему и справедливому (а потому имеющему право покарать!) Существу, воплощению Божьего величия и Его воли… Море я не просто люблю. Я его уважаю. Я с ним разговариваю. Советуюсь. Боюсь…

А цирк?!. Когда впервые в жизни я попала в Сочи на цирковое представление, мне понравилось всё, но УВИДЕЛА я двух прекрасных женщин: в первом отделении – парящую под куполом на трапеции-луне в белом сплошном трико, с гладко зачёсанными зеркально-блестящими чёрными волосами – невероятную, неземную, волшебную Раису Немчинскую!.. А во втором отделении – нежную и беззащитную блондинку с мушкой на щеке, Маргариту Назарову, перед которой, когда она выходила на арену, падали, восхищённые её красотой и женственностью, превращаясь в огромный полосатый ковёр, на который она победно запрыгивала и изящно ложилась, – громадные, клыкастые тигры!..

Я была сражена! Я поняла, для чего родилась – вот так парить под куполом и говорить на одном языке с тиграми!!!.. Когда я сообщила об этом родителям, они поулыбались друг другу, как всегда считая, что я не вижу их перемигиваний и улыбок «в усы», и промолчали. Понятно было, о чём они синхронно думают: «Рассосётся. Какой ещё цирк с ревматизмом, ревмокардитом, освобождением от физкультуры и панической боязнью высоты!..»

Но я для себя уже поставила цель, и свернуть с дороги было просто некуда… Правда, я не знала, с какой стороны к этой цели подступиться. Тогда сама жизнь начала предлагать мне свои подсказки…

В Сочи мы снимали комнатку у Елизаветы Зиновьевны Пешковой, дочери того самого Зиновия, незаконного (по другой версии – приёмного) сына Алексея Максимовича Горького (Пешкова).

Она была человеком удивительным, потрясающей личностью, невероятно образованной и интеллигентной, хотя судьба сделала всё для того, чтобы её сломать…

Много лет прожив с мужем-дипломатом на Капри, она наконец вернулась с ним и двумя маленькими сыновьями – одним грудным, а вторым двухлетним – в СССР.

Мужа сразу арестовали, и больше она никогда его не видела. Её с младшим сыном Алёшей отправили, как жену «врага народа», по этапу. Старшего, двухлетнего Сашу, забрали, и на несколько лет она его потеряла, найдя спустя годы у дальних родственников.

Когда Саша был уже взрослым, она потеряла его ещё раз, и теперь навсегда, – он попал под машину…

К тому моменту, когда мы с Елизаветой Зиновьевной познакомились, она уже пережила эти страшные трагедии: этап, известие о том, что мужа репрессировали, гибель Саши…

И тем не менее, несмотря на перенесённые несчастья и несмотря на то, что она жила в очень стеснённых условиях, она была настоящей леди: спину держала прямо, была всегда приветлива, говорила на нескольких языках, а на русском – с французским грассированием…

Работала «леди» в поликлинике, в регистратуре, – какая уж там зарплата!.. Поэтому она сдавала две свои комнатки на лето, а сама жила в пристройке – сарай сараем. Туалет – не просто во дворе, а один на несколько домов…

Ну и что!.. Когда живёшь почти в раю – и до моря идти минут пять, а над большим общим столом, за которым мы все вместе завтракаем и ужинаем, висит настоящий виноград, – при чём тут туалет?!.

Елизавета Зиновьевна жила в гражданском браке с Виктором, очень простецким на её фоне мужичком, к тому же лет на десять моложе. Тогда как-то не приняты были неузаконенные и разновозрастные взаимоотношения, и Елизавета Зиновьевна говорила, что Витя – её племянник. Но мы всё понимали…

К моей мамочке Елизавета Зиновьевна относилась с большой симпатией и нежностью. И даже когда выяснилось, что юный Алексей, её младший сын, влюбился по уши в мою маму и начал за ней серьёзно ухаживать: дарил цветы, приглашал на прогулки, краснел-бледнел (но мама была так хороша, что не влюбиться было невозможно!) – Елизавета Зиновьевна аристократически «ничего не заметила». И мамочку продолжала любить.

Со мной она занималась итальянским языком…