И мне было запрещено с Лидкой дружить!.. А вот это уж – фигушки!.. Единственное, чего они добились, так это того, что я перестала вести дневники (а жаль!) и перестала им доверять и делиться с ними тем, что меня волнует, – на очень долгие годы (тоже жаль!)… А стихи о любви стала прятать подальше, потому что они всё равно рождались – Славку-то ведь я не разлюбила! Пожалуй, полюбила ещё больше, потому что помню, как молила Бога (хотя была ещё не крещена!), чтобы я больше не росла, чтобы не быть выше Славки…

К сожалению, Бог выполнил мою неосмотрительную просьбу – я больше не выросла, так и осталась ростом в 1 м 60 см (но тогда это был вполне высокий рост, а сейчас от дополнительных сантиметров десяти я бы совсем не отказалась)…

Позже, когда почти всей студией мы поступили в цирковое училище, моя трепетная любовь к Славке постепенно улетучилась. А стихи и маленький рост – остались…

Ещё один сюжет из моей студийной истории…

Для вечернего представления Гродницкий репетировал с нами «Танец копеек». Смешно? Не очень. Тогда была хрущёвская денежная реформа, и, как это бывает во времена всех реформ, народу втолковывали, что это правильно и выгодно. Под девизом «копейка рубль бережёт» и был придуман этот дурацкий танец…

В белых бальных платьях, но с фанерными «копейками» по бокам (там так и было всё написано и нарисовано со всеми цифрами и гербами, как на копейке) мы танцевали, насколько это было возможно, красиво и под красивую музыку. А потом выстраивались в шеренгу и начинали «расчёт»: «Копейка… копейка… копейка…» Десятая, последняя в шеренге и самая маленькая, делала шаг вперёд и звонким голосом выкрикивала: «Гривенник!..» И под торжественную музыку и сомнительные аплодисменты «копейки» убегали за кулисы…

И всё бы хорошо, но в начале одного из представлений, когда мы, «копейки», загримированные и сложно причёсанные, толпились у прохода в ожидании третьего звонка, музыки и выхода, народ из буфетов и гардероба после третьего звонка тоже ломанулся в те же проходы, к своим местам, цепляясь за фанерные круги, доедая на ходу мороженое и бутерброды… Оркестр заиграл увертюру… Мы – «на низком старте»… Вступление к «Танцу копеек»… «Копейки» начинают перелезать через барьер на арену. Пошёл танец…

А я бьюсь в проходе, потому что какой-то хрен преградил мне дорогу и никак не может понять, куда это я рвусь, мешая ему занять место в зрительном зале… Он, сам габаритный, зацепился за мою не менее габаритную «копейку»…

Танец подходит к концу… Девятая, а не десятая «копейка» выкрикивает: «Гривенник!»… Девчонки давятся от смеха, наблюдая, как я веду отчаянную борьбу за место на арене…

Пролог закончен… Зрители, ещё не до конца рассевшиеся, ничего не заметили. Представление начинается!.. Туш!..

В цирке есть замечательная традиция (наверное, точнее было бы назвать это потребностью, необходимостью) – там принято после своего номера стоять в проходе, смотреть представление и поддерживать в моменты исполнения сложных трюков своих коллег, работающих в это время на арене, сжимая кулачки и посылая им в помощь заряды положительной энергии. И это действительно помогает!..

Цирковые артисты – особая каста. Их главная жизнь проходит на манеже. Всё остальное – второстепенно. Уйдя на пенсию (а выйти на пенсию цирковые артисты, как и балетные, имеют право через 20 лет, но они редко пользуются этим правом), цирковые стараются поменять жанр, чтобы работать, пока есть силы. К сожалению, это факт – уйдя с арены, многие очень быстро уходят и из жизни, не найдя себя в ней, часто спиваясь…

Но жизнь циркового артиста – ежедневный труд и ежедневный риск… Может быть, поэтому цирковая дружба – то самое «чувство локтя», которого так не хватает в других видах искусства. (Я сама остро «почувствовала разницу», когда позже начала работать в театре.)

Занимаясь в детской цирковой студии, я понимала, что для того, чтобы стать настоящей артисткой цирка, нужно что-то ещё. Но что?! Что делать дальше?..

И вдруг, когда я уже почти два года прозанималась в студии, мы с моей подружкой Лидкой выяснили, что разгадка была совсем близко – в Москве, оказывается, есть ЕДИНСТВЕННОЕ В МИРЕ Государственное училище циркового и эстрадного искусства – ГУЦЭИ, которое готовит цирковых артистов и выпускает цирковые номера всех жанров! Какое чудо! И какое счастье, что я живу в Москве!!! «Принимаются юноши и девушки от 14 до 20 лет с образованием 7-10 классов»…

Я оканчивала 7-й класс, Лидка – 8-й. Мы ринулись на 5-ю улицу Ямского поля, в училище, чтобы узнать, что нужно для поступления, кроме данных. Оказалось, что не так много: фотографии крупным планом, на документы и в полный рост в купальнике. Отбор в три тура. Потом, если всё состоится, – собеседование и три экзамена по общеобразовательным предметам: русский, литература, иностранный язык…

Мы бросились фотографироваться, подавать заявления и собирать документы…

Здесь я должна сделать отступление. К этому времени уже вся моя семья, включая и отца, вернулась из Мурманска в Москву и перебралась с Бутырской улицы на Суворовский бульвар (ныне опять Никитский).

Отцу дали две комнаты в доме № 9 – известном Доме полярника, где жили полярники, в том числе и знаменитые папанинцы и их семьи. Квартира, в которой кроме наших было ещё две комнаты (в маленькой жила старушка Клавдия Ивановна, а в 22-метровой – семья из пяти человек: бывший полярник Караулов, его жена Лидия, белоруска, тёща, их дочь Галина с мужем, научным сотрудником; позже появился ещё и внук Саша), находилась на шестом этаже. А вдоль наших комнат тянулась громадная лоджия…

На этой лоджии мы гуляли, мама выращивала цветы – и летом там пахло настурциями и душистым табаком, росли анютины глазки и ромашки. Машин в ту пору было мало, и можно было поставить раскладушку и спать – тогда в ночной тишине был слышен бой курантов…

Папа получил назначение на должность начальника порта в бухту Провидения на Чукотке. Он улетел туда с мамой и сестрёнкой Ирой…

А я осталась в Москве с бабушкой.

В конце 7-го класса я должна была сдавать экзамены по фортепиано, чтобы получить место в 7-м классе московской музыкальной школы. В Мурманске я успела проучиться в музыкальной школе 6 лет. Не помню почему, но простого перевода не получилось.

Да, как-то совсем выпала из рассказа моя «музыкальная история». Учась в школе и детской цирковой студии, я продолжала играть на пианино и для того, чтобы сдать этот самый экзамен, занималась с педагогом из консерватории. Вот здесь – родители, внимание!!! НЕ ВСЯКОМУ ПЕДАГОГУ МОЖНО ДОВЕРИТЬ СВОЕГО РЕБЁНКА!

Не знаю, что делала эта тётка в консерватории, но к музыке она отбила у меня охоту надолго (слава Богу, что не навсегда!)… Я не помню её лица, не помню, как её звали, но вижу, как сейчас, её пухлые руки с ярко-красным маникюром на коротко остриженных ногтях. Этими «ручками» она злобно чиркала мои ноты жирным простым карандашом и била меня по рукам линейкой, если я ошибалась или, играя, случайно попадала не на ту клавишу…