еще наук премудрость не ввела,

И в свете истина без школ еще цвела;

Как не был чин еще достоинства свидетель,

                       Но добродетель;

И, словом, я скажу вот это на конец:

Реченны пастухи вчера пасли овец.

По всякий день у них была тревога всяка:

    Вздор, пьянство, шум и драка.

                      И словом так:

Из паства сделали они себе кабак,—

                      Во глотку,

    И в брюхо, и в бока,

    Наместо молока,

            Цедили водку,

И не жалел никто ни зуб, ни кулака,

Кабачный нектар сей имеючи лекарством,

А бешеную жизнь имев небесным царством.

          От водки голова болит;

          Но водка сердце веселит;

          Молочное питье не диво;

              Его хмельняй и пиво;

    Какое ж им питье и пить,

          Коль водки не купить!

А деньги для чего иного им копить?

В лесу над долом сим Сатир жил очень близко,

И тварию их он презренною считал,

Что низки так они, живут колико низко.

Всегда он видел их, всегда и хохотал,

Что нет ни чести тут, ни разума, ни мира.

    Поймали пастухи Сатира

         И бьют сего

Без милосердия невинна Демокрита.

Не видит помощи Сатир ни от кого;

Однако Пан пришел спасти Сатира бита;

Сатира отнял он, и говорил им Пан:

«За что поделали ему вы столько ран?

    Напредки меньше пейте;

А что смеялся он, за то себя вы бейте.

    А ты вперед, мой друг,

Ко наставлению не делай им услуг;

    Опасно наставленье строго,

    Где зверства и безумства много».

КОТ И МЫШИ

          Был Кот и взятки брал.

          С мышей он кожи драл,

          Мышей гораздо мучил

          И столько им наскучил,

          Чиня всегда содом,

Что жительство мышей, а именно тот дом,

     Казался жителям сим каторгою лютой;

                     Свирепый тот

                     Мучитель-Кот

     Десятка по два их щелкал одной минутой.

     Ненасытимый Кот и день и ночь алкал

     И целу армию мышей перещелкал.

     Вся помочь им от ног; однако худы танцы,

          В которых можно захромать,

     А может быть, еще и ноги изломать;

Зарылись наконец они в подполье в шанцы,

     Чтоб Кот не мог их более замать,

     И ни одна оттоле не выходит;

Ни мышачья хвоста Кот больше не находит

     И тщетно разевает рот:

                      Постится Кот;

                  Прошли котовы хватки;

                      Простите, взятки!

          Подьячий! знаешь ты,

          Как мучатся коты,

Которы ничего содрать не могут боле,

И сколько тяжело в такой страдати доле,

Сыскал мой Кот себе подьяческий крючок:

Умыслил дать мышам он новенький щелчок,

И задними он гвоздь ногами охватил,

                      А голову спустил,

     Как будто он за то, что грешен,

                      Повешен,

Являя, что мышам уже свободный путь;

И льстится мой мышей подьячий обмануть.

Не слышно более разбойникова шуму;

     Так мыши сделали в подкопе думу,

          Не отступил ли прочь герой,

И из коллегии все выступили в строй;

     И, чтя Кота не за безделку,

     Выглядывают только в щелку.

         Увидели, что Кот их жив

                 И лжив;

Ушли назад, крича: «По-прежнему Кот бешен,

По-прежнему с нас Кот стремится кожи драть

                      И взятки брать,

                 Хотя уж и повешен».

НОВЫЙ КАЛЕНДАРЬ

Порядок естества умеет бог уставить

И в естестве себя великолепно славить.

К Юпитеру принес крестьянин календарь

         И расписал подробно

Ко хлебородию для года что способно:

     Когда потребен дождь, сушь, холод, жар.

         Он книжку ту подносит

                        И просит,

Чтоб было только то лишь ради нив его.

         Юпитер отвечал: «Я сам того

Не сделаю, опричь тебя, ни для кого;

         Я больше разума имею,

И сделать календарь получше я умею;

А ежели когда бывает он и худ,

То — тайна естества, и праведен мой суд».

    Крестьянин этому не верит:

«Вот так-то,— мыслит он,— Юпитер лицемерит.

Когда бы в небесах между богов я жил,

Совсем бы естество не так расположил:

Всегда б была весна, всегда цвели бы розы,

                     И не было б зимы;

                     На что морозы?

         И ввек бы не пахали мы;

Не молвил бы тогда прикащик: «Вы ленивы»,

И хлеб давали б нам несеяные нивы.

     А это что за свет!

     Весь год покою нет.

Рождались бы собой домашние потребы:

     С горохом пироги, печены хлебы;

А я бы на печи нетопленной потел,

И гусь бы жареный на стол ко мне летел».

Настало, кончилось его желанно лето.

     А сделалось вот это:

Не возвратилися в деревню семена,

И с нив мужик пожал их только имена.

НАДУТЫЙ ГОРДОСТЬЮ ОСЕЛ

Осел вез дровни; в них стоит большой кумир;

          Сбегается весь мир;

          Безумные народы,

Противу разума и чувствия природы,

    Зовут его владыкой и отцом

          И господом-творцом;

На землю падая, во громогласном крике,

Творят моление вселенныя владыке;

     Никто и намекнуть того тогда не мог,

          Что едет то не бог;

За это мудреца не палкой приударят:

               Изжарят,

     Кому захочется пропасть?

Мала у разума, у силы больше власть.

Кричат и мудрецы, не только протчи люди:

«О творче, милостив