ко твари вечно буди!»

Присвоил тут Осел себе тот весь поклон,

          И думает — бог он.

Кричит: «Я, я вселенной обладатель,

     Земли и небеси создатель

     И блага всякого податель».

Недолго был Осел в претяжкой сей вине,

Ударили его дубиной по спине,

     И глупому Ослу то ясно показали

               И доказали,

          Сломив дубиной гордый рог,

              Что он — Осел, не бог.

ДВЕ КРЫСЫ

     Сошлись на кабаке две Крысы

         И почали орать,

     Бурлацки песни петь и горло драть

         Вокруг поставленной тут мисы,

              В котору пиво льют

И из которыя подчас и много пьют.

     Осталося немного пива в мисе,

         Досталося то пиво Крысе.

Довольно нектару одной, и мало — двум;

               Одна берет на ум:

               «Лишуся этой я забавы,

Когда сестра моя пренебрежет уставы

               И выпьет нектар весь она

                       Одна

                      До дна;

               В приказах я бывала,

          И у подьячих я живала;

               Уставы знаю я».

И говорила ей: «Голубушка моя!

          Ты кушай, радость, воду

И почитай во мне, дружочек, воеводу —

               Вить я его;

А про хозяина, сестрица, твоего

               Не только слуха,

               Да нет и духа».

     И пиво выпила досуха,

          А мерою — с два брюха.

     Сестра ворчит и говорила так:

«Такой беседой впредь не буду я ласкаться,

         И на кабак

За воеводскими я крысами таскаться».

ВЫСОКОМЕРНАЯ МУХА

          Лошак большое бремя нес,

               А именно, телегу вез.

               Грузна была телега.

     Хотя у Лошака и не велика нега;

                           Однако он

                           Не слон,

И если взрючено пуд тридцать, так потянет,

          Попреет и устанет.

     А Муха на возу бренчит

     И Лошаку: «Ступай,— кричит,—

Ступай скоряй, ступай, иль я пустое мелю?

Не довезешь меня ты эдак и в неделю

          Туда, куда я целю».

Как будто тот Лошак для Мухи подряжен

          И для нее впряжен.

          Ярится Муха дюже,

     Хотя она боярыня мелка,

     И жестоко кричит на Лошака

За то, что он везет телегу неуклюже.

Раздулась барыня. Но есть и у людей

Такие господа, которые, и туже

     Раздувшися, гоняют лошадей,

Которы возят их и коих сами хуже.

СОЛОВЕЙ И КУКУШКА

          По мрачной нощи

Приятно воспевал на древе Соловей;

Еще прекрасняе тогда казались рощи

         От песни сей.

Робята у дерев тут ветви отнимали,

    Деревья свежие ломали

И песне Соловья нимало не внимали.

Кукушка говорит: «Ты пой или не пой,

Невнятен, Соловей, прохожим голос твой;

Такая песенка приятна не бывала.

    А если я открою рот,

Так пенье в рощах сих пойдет наоборот».

                           Закуковала

    И вóпит на суку.

Робята песню ту внимают

    И прутья не ломают,

Да только лишь кричат за ней: «куку, куку».

    Кукушке подражать не трудно:

    Она поет не чудно.

    С пастушкой шел пастух,

И стали зажимать от хорной песни слух.

Потом и Соловей запел; они внимают,

                          Увеселяя дух,

А те опять себе деревья тут ломают.

    «Что? — спрашивал Кукушку Соловей,—

    Не лучше ль песенка твоя моей?»

Достойной похвалы невежи не умалят,

А то не похвала, когда невежи хвалят.

ПОРЧА ЯЗЫКА

Послушай басенки, Мотонис, ты моей;

Смотри в подобии на истину ты в ней

             И отвращение имей

             От тех людей,

        Которые ругаются собою,

Чему смеюся я с Козицким и с тобою.

          В дремучий вшедши лес,

          В чужих краях был Пес,

И, сограждан своих поставив за невежей,

Жил в волчьей он стране и во стране медвежьей.

Не лаял больше Пес: медведем он ревел

          И волчьи песни пел.

     Пришед оттоль ко псам обратно,

Отеческий язык некстати украшал:

Медвежий рев и вой он волчий в лай мешал,

И почал говорить собакам непонятно.

             Собаки говорили:

«Не надобно твоих нам новеньких музык,

          Ты портишь ими наш язык»,—

     И стали грызть его и уморили.

     А я надгробие читал у Пса сего:

«Вовек отеческим языком не гнушайся

              И не вводи в него

              Чужого ничего,

Но собственной своей красою украшайся».

ЧИНОЛЮБИВАЯ СВИНЬЯ

          Известно то, что многим

Чины давно вошли в оброк четвероногим;

Калигулы коню великое давно

          Достоинство дано;

     Однако не одни лошадки

     Имели таковы припадки,

         Но многие скоты

Носили без плодов почетные цветы.

Взмурзилась и Свинья, чтоб ей повеличаться

     И чином отличаться;

За чин-де более всего на свете чтут,

Так, точно главное достоинство все тут;

А без того была какая бы причина

         Искать и добиваться чина?

     Отказано Свинье; в ней кровь кипит:

         Свинья свиньей храпит,

         Свинья змеей шипит,

И от досады той не ест, не пьет, не спит.

     О чем Свинья хлопочет!

Какой-то Философ то видит, и хохочет,

И говорит он ей: «Безумная Свинья!

     Скажи,