— Пошел вон, — я вставала с колен, понимая, что ещё пару слов и наброшусь на лже-родственника, последнюю жирную сволочь и выцарапаю ему глаза.

— Я? — Он невыносимо нагло заржал, словно полжизни провел на территории конюшен, — если через два, нет! Через полчаса ты всё ещё будешь тут, то знай, просто так не уйдешь. Прикажу арестовать, на худой конец просто посажу в чулан и запру. А уж имперские дознаватели и сами определят, какую информацию ты способна рассказать о своём отце.

— Сволочь, — прошептала я, пораженная подобным заявлением.

— Нет, девочка не сволочь. А реально разумный человек. Что сделали вы со своей матерью с таким умом, как у моего брата? Внушали ему сентиментальную чушь об уважении к женщине, о любви к ней? Я не против, и даже согласен любить таких женщин, как ты, — он плотоядно посмотрел в мой вырез платья на груди, и стало не просто неприятно. Сделал шаг в мою сторону, а я, сглотнув, отшатнулась назад. Дядя осклабился, обнажив ряд неровных и местами пожелтевших зубов.

Стало мерзко, противно и даже страшно, потому что за всё время спора ни один слуга не посмел выглянуть как бы невзначай. Значит, вступиться за меня попросту будет некому.

Странно, раньше я считала, что у нас достаточно работает людей, оказалось, это просто прислуга.

— Полчаса на то, чтобы ты выметалась. И мои люди проводят тебя до самой комнаты чтобы чего не украла.

— До комнаты?

— Да, а то мало ли что произойдёт. Тайники и прочее есть в каждом доме и этот не исключение, — самодовольно оперев руки он шумно присел на мягкий стул на кривых ножках и закурил сигару. Никогда и никто в нашем доме не позволял себе подобного, и я уже хотела возмутиться, запустив в него что-нибудь не такое ценное, как родственник произнёс очередную гадость.

— Двадцать девять минут, племянница. Иначе ты сама лично узнаешь, что такое вши в городской тюрьме. А двадцать восемь минут это слишком щедро для такой бродяжки, как твоя мать и ты. И если через двадцать семь минут…

— Будь ты проклят, — прошептала я и рванула наверх, в свою личную комнату переодеваться, по пути мысленно осыпая родственника всякими ругательствами. Мне хотелось нахамить, съязвить и тысяча слов вертелось на языке, включая не самую нормативную лексику, да только не время пока. Ненависть всегда переполняла родственников со стороны отца, да и были они вовсе не последними людьми государства, а, значит, мой вариант заранее невыигрышен.

У меня нет связей, нет возможностей, по сравнению даже с этим дядюшкой, не считая его отца, являющегося так же отцом графа Алекса Белтонича. Они меня не считали за родню, а я в ответ не видела их в упор. И, всякий раз пересекаясь на балах или приёмах переходила в другой конец зала, дабы не портить себе настроение их кислыми лицами..

В ответ Белтоничи меня не видели в упор, делая снисхождение исключительно прилюдно в виде небрежного приветственного жеста или скупой улыбки. Я для низх не существовала, но и они для меня пустой звук, весьма неприятное недоразумение, а не родная кровь. Хотя о чём это я, именно общей крови у меня с ними не было. С отцом- да. Он моя единственная ниточка, связующая с мамой, он мой самый любимый человек, самый верный и дорогой папа.

И я попытаюсь его вызволить, только вначале обращусь к другу отца, господину Дю-Валю, ростовщику с особыми принципами. У моего папы очень разные знакомые и, несмотря на их статус и занимаемое место в современном мире все они всегда оставались людьми.

Я вбежала в свою комнату, не зная за что взяться. К счастью при падении с лестницы ни документы, ни драгоценности не выпали, а, значит, дядюшка Питер не наложит на это свою лапу. Войти в гардеробную можно было от меня, что значительно упростило поиск одежды, а уж переодеться и сама всегда могла.

Женский крик, полный мольбы и ужаса раздался где-то вдалеке, и я быстро надела на себя дорожное платье. Надеть именно его мне показалось самым оптимальным вариантом. Неброская бежевая ткань, невычурный пошив не бросались в глаза обычному человеку, что мне было и нужно. Крик повторился и, быстро застёгиваясь на ходу, я выскочила в коридор.

С высоты лестничного пролета видела, как дядя повалил Марфушу на диван, пытаясь задрать ей платье. А ведь она только пара недель, как перебралась из замка в городской особняк. С Марфушей трудно было справиться слабому человеку, ведь довольно не мелкая комплекция, постоянный физический труд делали своё дело. Да в обычной обстановке черпак, вовремя приложенный ко лбу родственника стопроцентно сумел бы уговорить самого недовольного обожателя. Но она всё же была девушкой, а он здоровенным остервенелым мужиком, набросившимся на хорошенькую прислугу.

— Вот так добрый дядюшка Питер, всем Питерам Питер, — съязвила я, едва удержавшись от слов, несвойственных приличной девушки и метнула в ненавистного родственника вазу, точную копию той, разбившейся совсем недавно. У нас вообще по коридорам множество ваз, цветочных горшков, так что всегда можно что-нибудь использовать в этом плане.

Я, к сожалению, не попала, ваза ударилась аккурат над головой Белтонича, лишь осколки посыпались ему на голову, попав за воротник.

— Дрянь подзаборная, — прошипел он то ли мне, то ли подруге. А потом гневно швырнул Марфушу, отчего она скатилась на пол. Родственник со всей злости пнул её ногой, но девушка не отозвалась, а затихла, уставившись куда-то под диван.

Марфуша не шевелилась, и мне стало не по себе.

Я почти не соображала, рванула к ней, отчаянно боясь, что подруга детства разбила голову или ещё что хуже.

Разъяренный Питер Белтонич, с прилипшими на жирном лбу волосами был не страшен. Он был отвратителен, а его кривая ухмылка наталкивала на простейшую и не оригинальную мысль. Родственник был не в себе.

Издержки ли это воспитания или сам он дошёл до этого облика, неизвестно. Но, казалось, в его взгляде отразилось всё презрение родни со стороны отца, что до сих пор сдерживалось или прикрывалось маской приличия. А может быть, папа просто ограждал меня от этого отношения, ведь ребёнку вовсе ник чему влезать в разборки взрослых.

Пухлые пальцы дяди подрагивали, а руки тянулись ко мне.

— Ну что, племянница, поиграем?

— А стоит ли? — Я сделала шаг назад, не сумев подойти к Марфе, так и не пошевелившейся до сих пор.

— Поиграем, — мерзко утвердительно хмыкнул родственник, а отвратительная улыбка расплылась по жирной роже мужчины. — А знаешь, твоя мать так же боялась меня.

— Что? — Я не ждала от этого человека ничего хорошего, но чтобы он приставал или угрожал маме?

— Только дурак братец попался на её чары. Ведь это я предупреждал его, что от вас надо ждать беды, а он не послушал. Идиот.

— Сам идиот, — не выдержала я оскорблений любимого отца.

— Сука, — рявкнул дядюшка и рванул в мою сторону, но то ли не рассчитал силы, то ли грузность и обрюзглость дали свои плоды, но я рванула от него, что есть скорости вверх по лестницы, подобрав своё платье, дабы не наступить и не свалиться.