— Взаимно. Как ее здоровье?

— Она — молодец. У нее все в порядке.

— Отлично. Погоди, погоди, как это? Ты сказал, что пакуешь чемодан? Ты уже улетаешь? Так нечестно! У меня на тебя совсем другие виды, — застрочила, как из пулемета, Женевьева. — Ты сейчас просто необходим одному человеку, пожилому, очень милому. Здешние врачи, на мой взгляд, что-то не то с ним делают. Когда у тебя самолет?

— Поздно вечером.

Кристиан спиной почувствовал, как Тина борется с подступающими спазмами, но туго засевший внутри него неожиданный протест только напружинил его мышцы, и он по-прежнему смотрел в окно на крыши близлежащих домов и не собирался поворачиваться.

— Крис, дорогой, не мог бы ты посмотреть этого человека? Он интеллигентный, ученый, профессор по древним языкам. Насчет оплаты за консультацию такого светилы, как ты, я уже, извини меня непутевую, предварительно договорилась. Я бы заехала за тобой… ну, скажем, через часок. А? Тина тебя отпустит?

— Тина, конечно, меня отпустит, — засмеялся Крис, превращая невинное замечание Женевьевы в шутку и почувствовал, что смех его прозвучал нервно и натянуто. — Все, что касается профессии…

За спиной Кристиана раздался звук разбитого стекла. Он резко повернулся, увидел на полу осколки массивного хрустального графина для воды. В дрожащих руках бледной как стена Тины вибрировал стакан.

— Алле, что случилось, Крис? Что-то свалилось? — закричала в трубку Женевьева.

— Угу. Это я рухнул от предчувствия встречи с тобой, моя дорогая. Ты, наверное, догадывалась, что я отлит из хрусталя и иногда могу разбиться.

Кристиан решительно развернул себя снова к окну.

— Не-ет, о такой твоей хрупкости я не догадывалась. Мне казалось, что хирурги ваяются из железобетона. Так что? Я заезжаю через час?

— О’кей, Женевьева. Через час я спущусь в холл.

Кристиан, не глядя на Тину, прошел в соседнюю комнату, наполнил шприц лекарством и вернулся. Сел напротив жены, изъял из ее рук стакан и, почему-то все еще глядя в сторону, тихо произнес:

— Я сделаю тебе укол — ты поспишь. Я съезжу погляжу больного и вскоре вернусь.

— Но я не хочу спать, — возбужденно заговорила Тина. — Я поеду с тобой!

— В качестве кого? — резко перебил ее Кристиан. — Сестры милосердия? Так вот… милосерднее было бы помочь мне иначе. Я уеду ненадолго.

Раскосые черные глаза Тины превратились в две узкие злые прорези.

— Я не сомневалась, что эта худосочная танцовщица достанет тебя в любой точке земного шара. Ее букеты… величиной в целый газон до сих пор снятся мне по ночам.

— Я спас ей жизнь, Тина. — Голос Кристиана прозвучал жестко. — Тебе этого, слава богу, не понять.

— Ты думаешь? — Тина разразилась потоком слез. — Ты сам прекрасно знаешь, что моя жизнь буквально на волоске. Я же вижу, что мне не может помочь даже такой знаменитый врач, как мистер Сэмуэль. Я знаю, что протяну недолго. А ты… мог бы подождать… пока меня не станет, а не заводить на моих глазах романы с каждой встречной.

Кристиан прикрыл глаза и откинулся в кресле.

— Твое состояние абсолютно безопасно для жизни, — медленно заговорил он. — Это даже не болезнь, а именно состояние. Тебя никто не собирается обманывать, говоря, что твоя жизнь действительно вне опасности. Ты должна помогать себе, Тина, а не мешать. Человеку на то и дана воля, чтобы он умел преодолевать тот дискомфорт… ту душевную угнетенность, которой бываешь подвержена не ты одна, а тысячи людей. Я не раз говорил тебе, что нельзя так легко поддаваться своим фантазиям…

— Знаю, знаю, — возбужденно перебила его Тина, — сейчас ты скажешь, что необходимо заниматься делом. А потом… — она сердито размазала по щекам потекшую тушь, — будешь опять настаивать на ребенке из приюта. Я же понимаю, что ты смотришь на каждую женщину как на будущую мать своего ребенка. Я ненавижу тебя за это! Если я не смогла родить детей, то нечего меня так за это наказывать! Я недавно встретила возле нашего дома молодую женщину с маленьким ребенком. Она шла и заглядывалась на окна… Я вздрогнула, когда увидела лицо малыша. Это твоя копия, он вылитый ты. Только зачем… зачем меня ставить в дурацкое двусмысленное положение? А девочка, которую ты оперировал год назад? Я же видела, у нее твои черты лица, а то особое внимание, которое ты оказывал ее молодой мамаше, обсуждалось за твоей спиной даже персоналом клиники…

— Чушь… какую же несусветную чушь ты плетешь, — помотал головой Кристиан, и слова эти прозвучали отнюдь не для Тины, которая его и не слышала. Он глянул на часы и решительно встал:

— Я вызову горничную, чтобы она убрала осколки графина. Пройди, пожалуйста, в спальню.

— Ты… ты не хочешь, чтобы она видела, какая старая у тебя жена? Ты этого стесняешься? Скажи честно, я не обижусь.

Кристиан взял на руки извивающуюся визжащую Тину, положил ее на кровать и, навалившись всем телом, сделал укол…

В машине Женевьева болтала без умолку. Она воспроизводила в памяти день за днем свое выздоровление после операции, восторженно обнимала Кристиана и заливалась довольным звонким смехом. Кристиан невольно смеялся вместе с ней, и тяжелый осадок постепенно улетучивался от вида этого жизнерадостного и такого благодарного создания.

Они ехали совсем недолго. Кристиан с любопытством смотрел в окно, а Женевьева объясняла, что сейчас они находятся в самом сердце Москвы, бывшем купеческом районе — Замоскворечье. Дом оказался тоже старинным, но, видимо, после отличного капитального ремонта. Приветливая консьержка встретила Женевьеву как старую знакомую, и, очутившись перед дверью в квартиру, балерина предупредила Кристиана:

— В этом доме все прекрасно владеют несколькими языками. Проблем не будет.

Дверь распахнулась, и на пороге возникла… она, рыжеволосая незнакомка из Большого театра.

Ноги Кристиана прилипли к полу, в голове высоким чистым хрусталем зазвенела и разбилась на десятки острых осколков скрипичная мелодия, а Женевьева подтолкнула его и сказала:

— Это — Мария. Она говорит по-французски.

Кристиан преодолел порог квартиры, показавшийся ему бесконечным, и ощутил в своей руке маленькую мягкую ладонь.

— А вас зовут Кристиан, я знаю. Или нужно мистер МакКинли?

— Как вам удобней, — ответил Кристиан чужим голосом, но уже в следующую секунду хирург МакКинли призвал его к порядку.

Пока он беседовал и осматривал отца Марии, моложавого подвижного человека с тихим интеллигентным голосом и громким заразительным смехом, он принадлежал только своему пациенту, но как только осмотр был окончен и супруга профессора, мягко улыбаясь, пригласила Кристиана выпить чаю, он сразу вновь ощутил сухость во рту и дрожь в ногах от присутствия Марии.

Пока он был в ванной, она стояла в дверях с полотенцем и каким-то особенным взглядом, чуть исподлобья, смотрела не отрываясь, как он намыливал руки. Его пальцы подрагивали и не слушались под таким ее взглядом, а она вдруг шагнула к нему и, прикрыв за собой дверь, взяла его намыленные кисти и бережно, как маленькому, стала втирать в кожу мыло, а потом смывать его не под струей, а из своей ладони. Он как зачарованный наблюдал, как она подставляет ковшиком руку под воду, набирает ее и, обнимая нежными пальцами его пальцы, смывает мыло. Кристиан потерял ощущение времени, ему казалось, что это какой-то извечный ритуал посвящения в таинство, ведомое одной Марии, и он затих, не смея даже дышать, чтобы не спугнуть хрупкого очарования этой немыслимой близости. Потом она положила его отяжелевшие послушные кисти на белое махровое полотенце и, промокнув от влаги, сосредоточенно вытерла каждый палец… и ее руки дрогнули, коснувшись его обручального кольца. Она подняла на него зеленые, как всполохи неистовых весенних побегов, влажные от нежности глаза и вдруг прижалась губами к его рукам, пульсирующим набрякшими венами.