— Вы не на базаре, а я вам не лошадь, — хрипло произнесла она. — Что толку ходить вокруг меня, если вы всё равно ничего не видите?

От толпы отделился человек. Он отличался от остальных: обнажённый торс, волосы собраны в конский хвост, руки и плечи сплошь покрыты татуировками. И шея… скулы… на выбритых висках ветка с листьями, как у Иштара. Шедар… А он что здесь делает?

— Ты остра на язык, шабира! Будь ты презренной вещью, я закопал бы тебя в раскалённый песок и оставил бы подыхать в пустыне.

— Ты угрожаешь мне? — ещё глуше произнесла Малика, не понимая, что с ней происходит.

Там, на площади, после разговора с Альхарой она решила во что бы то ни стало сохранять спокойствие. Но сейчас наружу рвалась непрошеная злость. Малика боролась с желанием наброситься на ракшадов, разметать их по залу и поскорее выйти на свежий воздух. Её абсолютно не заботило, что силы неравные.

Шедар вздёрнул подбородок. Как же он похож на Иштара: изгиб губ хищный, взгляд жестокий, лицо без чувств и эмоций. Однако Иштар умеет смеяться: звонко, от всей души. Так он смеялся, перед тем как Малика выиграла спор. А этот вряд ли улыбнётся в ответ на самую остроумную шутку.

— Шабира, мы пригласили тебя… — прозвучал чей-то голос.

— Пригласили? — Малика хохотнула. — Меня вынудили жариться под солнцем, выставили перед вами как товар на базаре. И вы говорите: пригласили?

Жрецы скучились, зашептались. Стоя в стороне, Шедар скрестил мускулистые руки на мощной груди. Его поза, наполненная презрением, кричала: «Перед тобой злейший враг». Малика съёжилась. Но Альхара твердил, что в Ракшаде шабире ничто не угрожает. Кстати, где он? Малика посмотрела по сторонам. Альхара шёл вдоль дальней стены, скользя ладонью по письменам — быть может, ракшады так молятся? Дьявол… Ни помощи, ни поддержки от него не дождёшься. А она так надеялась обрести друга.

— У тебя дерзкий голос, — наконец сказал кто-то.

— Это плохо? — спросила Малика, силясь рассмотреть в толпе заговорившего с ней человека.

Друг за другом зазвучали голоса: «Ты стоишь как воин». — «В тебе клокочет злость». — «В тебе нет страха и смирения». — «Мы будем ждать тебя завтра».

Завтра? Они надеются, что завтра она ляжет перед ними? Малика направилась к выходу. Но на полпути остановилась. Что-то пошло не так. Какую ошибку она допустила?

Вернулась к жрецам:

— Вы лжёте мне.

— В чём, шабира? — поинтересовался жрец, встретивший её возле храма.

— Мы не увидимся завтра. И послезавтра не увидимся.

— Почему ты так думаешь?

— У меня есть преимущество перед вами. Я вижу ваши глаза, а вы мои — нет. В ваших глазах я вижу обман. Чем я вам не угодила?

— Женщина должна молчать, — произнёс Шедар.

Так вот в чём дело…

— Кто так решил?

— Всевышний, — промолвил Шедар.

— Я шабира. Ты не в курсе?

— Вот и беседуй с хазиром. Наедине. А в присутствии других мужчин ты должна держать язык за зубами. — Шедар указал пальцем на жрецов. — Я вас предупреждал, что её нельзя пускать в храм.

Малика не могла сообразить: почему он всех настраивает против неё? И вдруг осенило… Она шабира — это уже не изменить. Иштар — уже хазир. Это свершившийся факт. Но есть нечто, незавершённое. Коронация. Шедар не хочет, чтобы брата короновали. Брата, которого он приговорил к смерти, а тот избежал печальной участи.

Малика в голос выдохнула. Пребывая в здравом рассудке, она бы ни за что не заподозрила Шедара в столь низком намерении. До такого мог додуматься только одурманенный дымом мозг. Внезапно на помощь пришла растревоженная благовониями память. Вспомнился Авраас, в голове прозвучал вязкий баритон Праведного Отца.

— Всевышний! — крикнула Малика, запрокинув голову и раскинув руки. — Если я должна молчать — лиши меня голоса.

Звонкое эхо запрыгало от стены к стене, взлетело к куполу. Птицы захлопали крыльями, по напольным плитам заметались тени.

Малика устремила взгляд на Шедара:

— Он хочет, чтобы я говорила.

— Я не слышал, чтобы Он это сказал, — промолвил Шедар с ехидцей.

— Я шабира. Я слышала.

Шедар подошёл к Малике вплотную:

— Ты мне не нравишься.

— Ты мне тоже, но я ведь терплю. — Она повернулась к жрецам. — Если бы Всевышний хотел, чтобы все женщины выглядели одинаково, Он создал бы их без лица. Если бы Он хотел, чтобы женщины молчали — создал бы их без голоса. Почему вы исправляете то, что сотворил Бог?

— Довольно, — донеслось из глубины зала.

Жрецы расступились, Шедар отошёл от Малики на почтительное расстояние. Увидев Альхару и Иштара, она почувствовала нечеловеческую усталость. Тело содрогалось в ознобе, ноги подкашивались, а рассудок сверлила мысль: «Это только начало».

Рядом с Иштаром шагал сухопарый жрец в фиолетовом, как ночное небо, одеянии. На лбу татуировки в виде сложного узора из переплетающихся линий. Волосы до пояса. На голове серебряный обруч, инкрустированный лунным камнем.

Верховный жрец задержался возле служителей храма. Альхара направился к стене. Вероятно, хотел закончить прерванную молитву. Так и есть — приобретённый друг вновь заскользил ладонью по письменам.

Иштар приблизился к Малике:

— Так нельзя разговаривать с мужчинами.

— А со мной можно? Да, я нахожусь в чужой стране. Да, я уважаю ваши традиции, хотя не понимаю их. Но, кроме уважения ничего от меня не требуйте, тем более покорности. Это ты, хазир Иштар Гарпи, должен был предвидеть, с чем столкнутся твои люди. — Малика с трудом сделал вздох и прошептала. — Почему здесь Шедар?

— Потому что он здесь.

Малика перевела взгляд на терновый ошейник, стягивающий шею Иштара. Из ран сочилась кровь.

— Я думала, что ошейники носят только ракшадки.

— Я вырабатываю привычку никогда не опускать голову.

— Ты похудел. Тебя не кормят?

Иштар поправил кулон — голову тигра — на груди Малики:

— Тебя, похоже, тоже не кормят. Ты еле стоишь.

— Мне плохо от ваших благовоний.

— Привыкнешь, — сказал Иштар и махнул рукой верховному жрецу. — Хёск! Пора приступать.

Малика насторожилась:

— К чему?

— К ритуалу посвящения в веру.

— Что?! — вскричала Малика.

— У шабиры должно быть имя, — промолвил подошедший верховный жрец.

— У меня есть имя!

— У шабиры должно быть ракшадское имя.

Малика посмотрела на Иштара, но тот пожал плечами:

— Только так.