— Я не знала… Людмила Витальевна мне ничего не говорила, никогда… Я думала, что вы…

— Кто? Квартирный вор?

— Нет… Ну в общем… Да, квартирный вор.

Сваровский засмеялся. Он вообще не мог удержаться от улыбки при каждом взгляде на Риту. А она смущалась и вспыхивала, как маков цвет, когда замечала эту улыбку.

— А вы смелая. Другая бы на вашем месте в шкаф забилась или визг бы подняла. А вы — сразу голову с плеч. Вот это я понимаю. Это по-нашему.

Он лежал на диване, с подложенной под спину подушкой, смотрел на нее и улыбался. Перевязанная нога в закатанной штанине покоилась на другой подушке, ее Рита принесла из своей комнаты.

— Вы сказали, что в Москве проездом?

— Да, я приехал на выставку. Ту самую, где мы с вами так мило познакомились.

— Тогда вы, наверное, есть хотите? Если целый день на ногах…

— Ну на ближайшие дни вы избавили меня от необходимости находиться на ногах. Не обижайтесь, это я шучу. А от ужина, честно говоря, не отказался бы. Действительно, прямо с поезда — в Дом фотографии, потом как-то закрутился, за целый день только пару пирожков у метро всего и перехватил.

Рита придвинула к дивану журнальный столик и захлопотала на кухне. Делала она это с большим облегчением — заботы о лежащем в гостиной человеке помогали ей преодолеть смущение и загнать вглубь чувство вины. «Это надо же, умудрилась покалечить друга дома! Что скажет Людмила Витальевна?! Стыд-то какой!» Практически опустошив скромные запасы холодильника, она взгромоздила на поднос и понесла в комнату тарелки с нехитрой едой и кофейник.

— Ух ты! Здорово. А вы со мной?

— Спасибо, я ужинала.

Все-таки он заставил ее взять бутерброд. И сам управился с кофейником, как будто не замечая, что в полулежачем положении ухаживать за дамой не совсем удобно.

— Ну а теперь — рассказывайте. Кто вы и откуда взялись в квартире у милейшей Людмилы Витальевны. Предупреждаю: я очень любопытный. Профессия обязывает.

— Вы — фотохудожник?

— В первую очередь, журналист.

— Интересно…

— Что?

— Интересное совпадение. Я тоже журналист. Впрочем, — она снова смутилась, — вы же это знаете, я же только сегодня утром брала у вас интервью…

— Ну да. И так меня смутили, что я не рассказал и сотой доли того, чего хотел.

— Я? Смутила вас?

— Представьте себе. До сих пор у меня никто не брал интервью.

— А вы знаете, у меня тоже! — поддакнула Рита прежде, чем сообразила, что в очередной раз говорит очевидную глупость. «Ну и дура же!» — одернула она себя.

— Сапожники без сапог. А знаете что? — оживился Глеб. — Так давайте займемся этим сейчас!

— Чем?

— Будем брать друг у друга интервью. А что? Это может получиться довольно интересно. Заодно и познакомимся. Спать все равно не хочется. А вам?

— Да уж какой тут сон…

— Тем более. Так начнем?

— Ну… это немножко странно… и… непривычно… Но можно попробовать.

— Отлично. Кто начнет?

— Давайте вы.

— Хорошо. Итак, — провозгласил Глеб с шутливой торжественностью, — разрешите задать вам вопрос. Почему вы такая грустная? Какая кручина терзает вас?

Тон был по-прежнему шутливый, но смотрел гость на Риту очень внимательно.

— Мне кажется, это понятно. Я доставила вам большие неприятности и…

— Нет, не то. На вашем лице — печать глубокой, какой-то вселенской скорби. Вряд ли она могла возникнуть из-за того, что некий незнакомый человек потянул связки на левой ноге. У вас что-то случилось. Причем это «что-то» случилось с вами недавно, потому что еще сегодня утром, когда мы виделись в первый раз, никакой грусти не было. Ярость — да, но не грусть. У вас что-то случилось, Рита?

— Да… Случилось. Но я не хочу об этом говорить.

— Мгкхм… Как журналист, я, конечно, хотя бы для поддержания профессиональной чести должен бы «разговорить» вас любой ценой и повытаскивать на свет божий все скелеты из вашего шкафа. Но, наверное, я плохой журналист.

— Я тоже, — вдруг вырвалось у Риты. Чашка с кофе задрожала в ее руке, и девушка поспешно поставила ее на столик.

— Что вы тоже?

— Я тоже плохой журналист. Очень, очень плохой. Наверное, мне вообще не стоит этим заниматься. Но я… но мне так нравится это дело!

Сваровский высоко поднял брови. Он был искренне удивлен. И смотрел на Риту так, как будто она была восьмым чудом света.

— Да-а… Нечасто приходится такое услышать от нашего брата. Журналисты всегда ругают друг друга, но себя каждый из них считает непогрешимым… А почему вы так строги к себе, Рита? Может быть, вы ошибаетесь?

— Нет, — мрачно ответила она.

— Но почему?

— Потому!

— Это не ответ.

— Господи боже мой! Ну потому, что я глупая, понятно? Потому, что я совершаю идиотские ошибки! Потому, что не могу самостоятельно сделать ни одного стоящего сюжета! Один только раз и получилось — как раз сегодня, как раз с вами, да и то все закончилось анекдотом — вы же помните! Завтра вся редакция опять будет надо мной потешаться.

— У каждого бывают неудачи. Не надо к ним так серьезно относиться.

— Это не неудача. Я просто бездарна, вот и все.

Она отвернулась, стараясь сдержать подступивши к горлу слезы. В комнате повисла тишина.

— Знаете что? — наконец, осторожно сказал Глеб. — Я не видел ваших работ и не могу судить со всей определенностью. Но мне кажется, что вы ошибаетесь.

— Ну и думайте себе на здоровье, — буркнула она, не поворачиваясь.

— Вам просто не хватает самостоятельности. Поменьше слушайте других и побольше прислушивайтесь к себе — вот мой совет. И еще… напрасно вы начинаете профессиональную карьеру в незавидной роли «девочки на побегушках». Так никогда не научишься уважать себя. Вам надо найти свою, настоящую — понимаете? — только одной вам принадлежащую тему и разрабатывать ее, несмотря ни на что.

— Как это?

— Как бы это вам объяснить… сидеть в редакции под теплым крылом начальства дело, конечно, хорошее. И удобное. Но оно — бесперспективное. Ничего не дает ни уму, ни сердцу. А пробовали ли вы освободится от всего этого — от страха быть непонятой начальством, от боязни не угодить публике, от шаблонных фраз, от заезженных приемов? Пробовали ли вы хотя бы на время бросить свою Москву и уехать далеко-далеко, пусть на время — допустим, в экспедицию, с настоящими, нормальными ребятами, истинными творцами своей биографии?

— Я не понимаю…

— Вы только представьте, Рита: настоящий русский Север, суровый край, первозданная природа… Когда-нибудь вы пробовали вступить в противоборство с холодным пронизывающим ветром, дождем, от которого не укроешься за зонтиком, с землей, которую тысячи лет покоряли, и до сих пор так и не смогли покорить настоящие мужские руки? Вы когда-нибудь пили воду из ручья? А еду в котелке варить пробовали? А ездили в кузове открытого грузовика, и чтобы снег в лицо и радость от того, что вы все это испытали?