– “Быть здесь и еще где-то – размышляла я над сказанными недавно словами Элен. – Вот этот момент: я здесь с ней, прохладной и изнуренной купанием, и одновременно где-то далеко, откуда видно и нас, и этот пруд и даже крышу дома напротив, где сейчас, должно быть, спит после ночного свидания мой сладкий мальчик. Кажется, я понимаю, о чем Элен говорила. Это все та же водонапорная башня, на которую она, как и я, взбиралась от тоски, но только тоски иного свойства. Казалось, то, что печалило ее нежное личико и необыкновенно шло ее светлому небесному взгляду, было мне еще неведомо и как все неведомое было опасным и маняще прекрасным. Элен знала больше, а значит – была ближе меня к вершине водонапорной башни, рядом же серой тенью висела над ней ее печаль”.

Вода с кожи испарилась, просох купальник, и терпеть злое солнце стало тяжелей. Было слышно, как Элен закрыла банку с кремом и, устроившись рядом со мной, зашелестела журнальными страницами. То слева, то справа раздавались голоса мамаш, зовущих своих отпрысков именами, изуродованными их материнской нежностью до неузнаваемости, – Юрчик, Кирюшка, Ванюшик…

– Антон! – раздалось громкое над моей головой.

Я резко дернулась и открыла глаза. Солнечный свет больно упал на дно моих ослепленных глаз, и я, зажмурившись, закрыла лицо руками.

– Антон! – снова прокричала Элен.

Я наощупь нашла лежавшее у меня в ногах полотенце и бросила его себе на грудь. Как одеялом, я накрылась им с головой и почувствовала, что огонь, лижущий кожу, стал стихать и сделался терпимей.

– Привет, Элен! – знакомо прозвенело надо мной. – Привет, Кэт!

– Привет, – процедила я через полотенце.

– Очень жарко сегодня. Кэт не любит солнце, – пояснила Элен.

– Ха-ха, понятно, – рассмеялся Антон. – Вы уже искупались?

– Да, уже искупались, а ты?

– Нет, только еще собираюсь.

– Ты здесь один? – спросила Элен.

– С родителями. Они, наверно, уже пошли к пруду.

В тот момент я даже не знала, чего боялась больше – того, что Антон увидит меня раздетой в одном купальнике или того, что раздетым его увижу я. Все в его образе для меня было светлым и каким-то потусторонним, поэтому увидеть его здесь, в самом средоточие живой и однородной человеческой материи, на этом адовом пекле, мне показалось омерзительным и в некотором смысле уничижительным. Его тело представлялось мне совершенным и отличным от остальных. Как органон, оно было призвано служить инструментом постижения какой-то непреложной истины и утверждения ее вечного царства на земле.

Я пряталась под полотенцем, как за ширмой, и старалась не шевелиться и не дышать. Антон обменялся с Элен еще парой вежливых игристых фраз и попрощался. Она снова свалилась возле меня и приподняла уголок полотенца с моего лица.

– Ты живая?

– Да, а что?

– Смешная ты, лежишь, как полено, – шутливо проговорила она.

– Жарко, Элен! Может домой пойдем?

– Как хочешь, я все равно купаться больше не буду.

– Вот и отлично, пошли домой, – сказала я и села, чтобы одеться.

Я стала натягивать шорты, а мой взгляд невольно юркнул в толпу и безошибочно выхватил из нее высокого бегущего в направлении пруда юношу. Бледному и красивому, как олимпийскому богу, ему не было равных, а люди вокруг показались мне в его присутствии еще более одинаковыми и бесстыжими.

Красавчик

– Немного левее. Теперь – чуть правее, – говорила Элен, когда я одной рукой удерживала полку, а другой – молоток, вися под потолком.

– Вот так? Или выше?

– Да-да, вот так – хорошо.

– Все! Приколачиваю! – предупредила я ее.

Она присела на корточки, зажмурилась и закрыла уши руками. Я вставила гвоздь в металлическую петлю крепления и ударила со всего маху.

Когда-то, еще до нашего с Элен рождения, небольшой бабушкин домик был одной комнатой на четыре окна с кухней и печью посередине. Таким его помнила моя мать и часто рассказывала, как подростком в поисках укромного уголка влезала на печь и наглухо ее зашторивала. Когда они с братом выросли и одетились, дед решил отгородить место для молодых гостей. Перегородку он соорудил сам из толстого деревянного бруса, сам же оклеил ее обоями. Остальные стены покрывал слой сыпучей штукатурки, уложенный на дранку. Помню еще совсем детьми, оторвав кусок обоев за кроватью, мы с Элен сделали сказочное открытие – стена была деревянной. А в мастерской у деда я уже давно приметила молоток и гвозди. С тех пор каждое лето мы прибивали на нее то рамки с фотографиями Элен, то вешалки для ее платьев, превращая ее в “стену бабушкиного плача”.

– Что вы там опять колотите? – крикнула бабушка из кухни.

Элен открыла уши и с видом нагадившего под кресло щенка чиркнула пальцем по горлу, как бы говоря – нам конец. Я отчаянно всадила в стену последние два гвоздя. И, когда все стихло, мы услышали, как из соседней комнаты, шурша пятками, на нас надвигалась неминуемая расплата. Я рухнула на кровать и, взяв в руки книгу, открыла ее на первой попавшейся странице. Элен села напротив меня у окна. Бабушка открыла дверь и заглянула в крошечную комнату, как в купе поезда.

– Так! Что на этот раз? – серьезно спросила она.

Я выждала момент, дочитала не начатое предложение и перевела на нее глаза.

– Ничего особенного – прибили верхнюю полку, – спокойно ответила я и подивилась тому, как после моих слов ситуация и впрямь стала напоминать сцену в купе.

– Ну-ка? Где?

Странная вещь, но смерть деда сделала одинокой не только бабушку, казалось, весь дом осиротел после его ухода. Еще пару лет назад она задала бы нам крепкую взбучку за испорченные обои, разбитую вазу или белые круги на полированном столе, теперь же ей больше не было до этого дела. До последнего гвоздя построенный дедовыми руками дом был его детищем и одновременно ценным подарком по случаю их совместной с бабушкой жизни. И бабушка, в свою очередь, рьяно и ревностно, как волчица, хранила и оберегала его от любых напастей. Сейчас она еще могла прикрикнуть на нас, нещадно рушащих ее храм, но голос ее становился все тише и равнодушней.

Она втиснулась в нашу комнатку и посмотрела на увесистую полку под потолком.

– Накой она вам? – уже совсем безучастно спросила бабушка.

В характере Элен была черта всегда выжидать момента, когда я приму огонь на себя, и после вступать в разговор со своими изящными объяснениями. Она называла это – “вести диалог”. Ума не приложу, где она набралась этих слов.

– Это для моих журналов, – объяснила Элен и ножкой пододвинула к бабушке коробку с журналами “Лиза”.

– Держи их в коробке, че пыль-то собирать, – не понимала бабушка.

Кстати сказать, все дедушкины журналы “За рулем” она хранила ровными стопками в шкафу под телевизором.