А потом Янис погиб. Забившись в угол больничного коридора, яблевала от ужаса и боли, билась головой о стены и вдруг сказала: «Господи, тыне прав». И замерла, испугавшись, что кощунствую. И повторила, теряя твердость:Господи, ты не прав. Хотя прошло с тех пор пять лет, но тот первый год послепохорон до сих пор вспоминать страшно. Проще всего было уйти, но был сын. Яхитрила с собой: протяни год, а там сделаешь, что хочешь. Время шло, а боль неотступала. А потом мне приснился сон: Янис сидел в своем кресле у окна и, прячаглаза, сказал очень грустно: «Тебе некуда идти. Это вранье, что после смертилюди встречаются. Здесь ничего нет, и меня нет. Мне так жаль, что я не могупомочь тебе. Прости». Он встал, толкнул дверь и шагнул в никуда. А я проснуласьв холодном поту и с пустотой в сердце. Я всегда верила ему и теперь повериласразу. Смерть стала бессмысленной. Я вернулась в родной город и начала жизньзаново. У меня был сын, была работа и была жизнь, которую я должна прожить.Понемногу все наладилось. Я по-прежнему усердно молилась, но гибель Яниса всеизменила: Господь больше не был добрым, заботливым отцом, он стал тем грознымбиблейским Богом, завистливым и жестоким, которого следовало опасаться икоторому не следовало доверять. Впрочем, ладить с ним было можно, и мне этоудавалось: сегодняшний день тому пример. Потому и молилась я очень усердно,надеясь что-нибудь наперед выторговать.

Воспоминания меня расстроили, и я решила выйти на крыльцо,воздухом подышать. Видно, та же мысль пришла и Витьку в голову.

— Посиди, — сказал он, — соловья послушай.

Все складывалось как нельзя лучше. Витек помолчал, потомспросил, точно нехотя:

— Мент твой гнилой мужик. Вот что.

Про мента мне было неинтересно. Я молча кивнула. Витек ещепомедлил, видно, слова подыскивал.

— Как же ты после такого мужика за этого мента пошла?

Я бы с удовольствием послала его к черту, и это было быправильно. Но маловыгодно. От меня ждали оправданий. Я пожала плечами и сказалагрустно:

— Так вышло… Мы с Валеркой в одном дворе росли, в одномклассе учились. Когда Янис погиб, я сюда вернулась, и он тут как тут.Заботливый. Гвоздь вобьет, полку повесит, звонок починит. С Роландом в шахматыиграет. Вот и женились. Не очень понятно, да? — на мой вкус, вышлотрогательно.

— Да чего не понять, ясней ясного. Бабе тяжелоодной, — он помолчал. — Машину водишь, класс. Школа. Пацан как,спортом занимается?

— Учу понемногу. Он у меня стоящий парень.

— Есть в кого, — кивнул Витек, — я мужатвоего уважал и тебе зла не хочу, — решился он наконец. — Если тыкаким боком в этом деле увязла, так скажи сразу.

— Каким таким боком? — усмехнулась я. —Влезла по самые уши. Вы в Москву вернетесь, а мне здесь жить. Так что или сврагами своими замиряйтесь, или их с собой берите.

Витек поразмышлял о чем-то, кивнул.

— Смотри, дело твое. С Павлом шутить не советую.

Я только вздохнула: какие тут шутки.

Утром после завтрака Гиви, Витек и Мишка куда-то отбыли,Павел на веранде смотрел видео и пило пил. А я подумала, может, чего узнаю, испросила:

— Мы здесь прячемся или отдыхаем?

— Отдыхаем, — ответил он. По его тону ясно было,что я уже все узнала.

В десять ртуть в термометре подскочила до тридцати, я решилапозагорать.

Все ж таки у меня отпуск. Взяла покрывало и улеглась налужайке, на несколько часов став предметом почти неодушевленным. Правда, я незабывала переворачиваться со спины на живот, чтобы загар ровнее ложился, а востальном больше походила на бревно: глаза не смотрят, уши не слышат, имыслительные процессы приостановились. Из сонного оцепенения меня вывел голосПавла:

— Пива хочешь?

— Лучше чай, — ответила я, чтобы отвязаться. Черезнесколько минут он опять позвал:

— Иди, пей.

Никуда идти мне не хотелось, но есть предложения, от которыхне отказываются, по моему мнению, это было из их числа. Я прошла в душ,постояла под холодной водичкой, чтобы немного прийти в себя, и вышла к чаю вкупальном халате и полотенце на голове. Чай пили чинно и практически молча.

— Мы здесь надолго? — в пустоту спросила я.

— Расскажи мне еще раз про Серегу.

Я вздохнула и рассказала. Павел курил, думал.

— Что-то здесь не то, — сказал наконец.

— Что «не то»? — возмутилась я.

— Мало на него похоже.

— Господи, ты ведь не Господь Бог и не можешь знать онем все.

— Что-то не то.

— Не знаю. Рассказываю, как есть.

— Сомневаюсь.

— Мне что, могу рассказать, как тебе больше нравится.

— Что это ты из себя все дурочку строишь? Ты ж заграницей жила, в Англии, например. И кое-что повидала.

— Психологи рекомендуют разговаривать с индивидуумом надоступном ему языке.

— А, вон оно что. Выходит, это я дурак?

— Это ты сказал. Я с тобой ссориться не хочу, —торопливо заверила я, — сам говорил, запасной задницы у меня нет.

— Хорошо, что ты это понимаешь.

— Так вы сколько раз объясняли.

Павел усмехнулся. Настроение у него было мирное. Я сидела,ногой раскачивала и вдруг поймала его взгляд: пялился он на мои коленки. Тут яприкинула, что мы на турбазе, в уединенном домишке, где никому до меня деланет, и перепугалась по-настоящему. Когда я всерьез испугаюсь, могу такогонатворить… я одернула халат и рявкнула:

— Прекрати так смотреть.

Он поднял голову и на меня вытаращился.

— Что?

— Прекрати на меня так смотреть! — храброповторила я, наверное, со мной все ж таки солнечный удар приключился… В такихслучаях обычно говорят: лишился дара речи, вот Павел его и лишился. Посмотрелошалело, пошевелил губами и вдруг выпалил:

— Да нужна ты мне… добра такого… У меня женаманекенщица, не тебе чета…

— А чего орешь-то? — успокоившись, миролюбивоспросила я. — Всем свойственно ошибаться. Показалось. Извини. А то, чтобоюсь, так это понять можно, кто б не испугался.

— Лучше иди куда-нибудь, загорай, — махнул рукойПавел.