День за днем, утром, днем и вечером, снова и снова я наблюдаю, как взлетают вороны. Я видел это тысячи раз, много думал об этом и читал специальную литературу, но само зрелище до сих пор не перестало меня удивлять. Конечно, все они двигаются по-разному, каждая птица по-своему, так же, как мы двигаемся по-разному в зависимости от нашего жизненного опыта и генетических особенностей. Но все они сначала словно пригибаются к земле, а потом расправляют крылья и прыгают, а затем взлетают, их крылья опускаются, создавая давление, позволяющее им устремляться вперед и вверх, и они хлопают и хлопают ими – но не так, как хлопает ворона, ведь той приходится прилагать для этого массу усилий, вороны же просто парят, – и они улетают, прежде чем ты успеваешь опомниться. Это невероятно. Вам придется замедлить их движение перед своим мысленным взором, чтобы суметь понять и оценить, как оно выглядит и как звучит. Можете представить себе это чувство? Можете представить, каково это – взлетать, пикировать и парить в воздухе, куда вздумается, беззаботно кружась в небе и полностью контролируя свою собственную судьбу, глядя, как земля внизу становится ничтожно малой? Одна из величайших печалей в моей жизни – понимание того, что я никогда не узнаю, каково это – летать.

Зато я знаю, каково падать. Во время службы на Кипре я тренировался прыгать с парашютом. У нас там было много тренировок с элементами риска: скалолазание, подводное плавание, прыжки с парашютом с затяжным свободным падением. Это одно из главных преимуществ службы в армии, ради чего я туда и пошел. Я всегда был солдатом, которому хотелось попробовать все. Мне всегда хотелось выяснить, насколько я в состоянии выложиться, как далеко смогу зайти. С самого детства во мне силен соревновательный дух. Помню, как однажды, в начальных классах меня во время спартакиады поставили на стартовую линию и я вдруг увидел в толпе свою маму. Я крикнул ей: «Мама, смотри, как я выиграю этот забег!» И я действительно его выиграл. Примерно так же я вел себя на протяжении всей своей военной карьеры, делал все, что было в моих силах, демонстрируя, на что способен. Такой уж я человек. Мне всегда хотелось испытать себя и усовершенствовать. Будучи юным новобранцем, я мечтал стать юным младшим капралом, а став младшим капралом, стремился стать младшим сержантом. Не то чтобы я был кем-то особенным, просто я из тех солдат, которые всегда продолжают двигаться вперед. Помню, как на одной тренировке прыгал с крыши старого доброго четырехтонного грузовика, какие используются в британской армии для перевозки войск и снаряжения, и прямо во время исполнения упражнения почувствовал, как хрустнула лодыжка. Я был настолько полон решимости не очутиться на скамейке запасных, что перевязал ее и продолжил. Примерно через неделю, когда оказалось, что я едва могу ходить, я наконец отправился к врачу. Мне наложили гипс на целых шесть недель, но даже тогда я продолжал тренироваться. Я просто не мог признать поражение.

Наблюдая за воронами, я вспоминаю свой первый прыжок с парашютом с затяжным свободным падением. Мы сидели в маленькой «Сессне», подошла моя очередь, я встал, повернулся, показал большой палец и выпрыгнул спиной вперед, чего нам делать не полагалось. Но я подумал, а почему бы и нет? Я не испытывал страха. Инструктор был в ярости, потому что я нарушил правила. Но все обошлось: я был лучшим парашютистом в нашем взводе, и вскоре меня пригласили в полковую команду затяжных прыжков с парашютом. Увы, мой командир в то время имел на меня другие планы, так что ничего не вышло. Вместо этого я живу фантазией о полете, наблюдая за птицами.

Все наши вороны могут летать. Большой риск, конечно, потому что они могут улететь. Настоящий вызов для Смотрителя воронов: позволить птицам быть свободными и дикими, но в то же время стимулировать их оставаться здесь, в Тауэре. Непростая задача поиска компромисса, которую я решаю все эти годы.

* * *

В прежние времена Смотрители воронов состригали всем птицам маховые перья первого и второго порядка на одном крыле. (Маховые перья первого порядка – самые большие из летных перьев и помогают птице двигаться в полете. Маховые перья второго порядка поддерживают птицу на весу во время полета.) Подрезка крыльев эффективно заземляет воронов, но является лишь одним из возможных способов это сделать. Я придерживаюсь другого подхода. Я уверен, что птицы заслуживают столько свободы, сколько я в состоянии им дать. Много лет назад во время похода в зоопарк я наблюдал за тиграми, беспокойно расхаживавшими взад-вперед по клетке. Они выглядели такими грустными и скучающими, что это разбило мне сердце. Вы можете возразить, что содержание воронов в Тауэре ограничивает их свободу не меньше, чем у тигров, и это будет правдой. Однако то же самое можно сказать о любом животном, птице, рыбе или существе другого вида, которое содержится иначе, чем в дикой природе, как бы хорошо о нем ни заботились.

Я считаю, что моя работа в качестве Смотрителя воронов заключается в том, чтобы поддерживать традицию пребывания воронов в Тауэре, но в мои обязанности также входит обеспечить соответствие реализации этой традиции требованиям двадцать первого века. Я думаю, что наши вороны выступают посланцами от имени воронов всего мира, напоминая людям о роли и важности птиц в нашей жизни. И раз уж ты признаешь, что у нас есть веская причина держать здесь птиц, то единственный действительно серьезный вопрос: как именно это сделать.

Каким же образом мне удается удерживать здесь птиц? Я, понятно, не ломаю им крылья, как мне однажды посоветовал приезжий экскурсовод. И не выщипываю им в юности маховые перья, чтобы они больше не отрастали. И я точно не накачиваю их наркотиками, чтобы они были не в состоянии летать. И поверьте: за время работы в Тауэре я слышал куда менее правдоподобные объяснения и теории заговора. Например, что птицам вживлены специальные чипы, и они управляются электроникой, или что у нас вокруг Тауэра работает какое-то силовое поле. Некоторые даже спрашивают, настоящие ли это вороны.

Если нет, я останусь без работы.

Став Смотрителем воронов, я методом проб и ошибок, следуя собственному чутью, понял, что нет необходимости продолжать полностью состригать птицам маховые перья первого и второго порядка. Вместо этого я минимально подрезаю их – в зависимости от размера и веса птицы, а также времени года. Летом я позволяю их летным перьям отрастать почти до полной величины, а зимой укорачиваю их чуть больше, потому что следить за воронами в темные и холодные месяцы сложнее. Я всегда состригаю перья состоящей в паре самки поосновательнее, чем ее партнеру, потому что знаю, что самец последует за самкой, куда бы она ни пошла, и самцы у меня почти всегда абсолютно готовы к полету. Еще есть Мерлина. То ли потому, что она привыкла к людям задолго до приезда к нам, то ли по причине того, что мы провели вместе столько лет, я подрезаю ей крылья едва-едва (если вообще подрезаю). Отчасти так происходит еще и потому, что насколько бы сильно я не обкорнал ей маховые перья, она все равно найдет способ подняться на крыши.

Такой подход с минимальной подрезкой имеет много плюсов. Он позволяет воронам использовать крылья, что сохраняет их здоровыми, благодаря регулярным упражнениям и использованию летных мышц, а также дает птицам больше шансов убежать, если на них вдруг нападет хищник. Это также означает, что птицы могут в любое время покинуть Тауэр, но я готов пойти на такой риск.