— Да хрен с ней! Иль ты ей помочь хочешь по мужской части, из сочувствия?

— Чур меня, мужики! Что базарите? Мне через два месяца семьдесят лет. Я со своей едва управляюсь.

— Так ты еще мужик? Ну, молодчина, дед!

— Степан! Может, ты поможешь бывшей соседке, все ж на одной лестничной площадке жили?

— Типун тебе на язык — встал человек обидевшись.

— Степ, да мы пошутили. Посиди, побудь с нами, — просили мужики, спохватившись, но человек даже не оглянулся, вошел в свой подъезд.

Степана в своем микрорайоне знали все как отменного труженика. Немногословный, спокойный человек был хорошим семьянином, прекрасным отцом и мужем, отличным соседом. Он никогда ни с кем не ругался и не спорил. Его за все годы жизни в многоэтажке никто не видел крепко выпившим даже по большим праздникам. Этот человек всегда и во всем знал меру. Может потому, из его квартиры за все годы никто из соседей не слышал ни шума, ни ссор. Его жена Наталья жила улыбчиво и спокойно, никогда не кричала, не хмурилась, не ругала и не обсуждала мужа с соседками, никому на него не жаловалась. Потому в доме эту семью считали самой дружной и спокойной. Знали о Смирновых очень немного, что растят они единственную дочь Маринку, какой совсем недавно исполнилось пятнадцать лет. Девчонка училась в школе. Она никогда не прошла мимо соседей не поздоровавшись, не водила домой оголтелых ребят и подруг, никого не обидела, ни одному не досадила. Об этой семье не судачили даже самые ядовитые старухи, просиживавшие у окон целыми днями, видевшие все и всех.

Степан часто помогал соседям, но никогда, ни разу не брал за это деньги, считая такое грехом, и всегда говорил, что взять деньги с соседа, все равно, что ограбить брата. Но при том, крайне редко сам обращался за помощью. Не любил быть обязанным людям хоть в малом. Впрочем, Смирновы не единственные, большинство жили так же, не выделяясь и не высовываясь, не горланя и не хвастая. Чем незаметнее и тише, тем дольше живешь, считали жители микрорайона и, по-своему, были правы.

Смирновым многие втихаря завидовали, что жили они без тещи и свекрови, без старых родителей и докучливой, назойливой родни, какая виснет на руках и плечах, одолевая постоянными просьбами о помощи. Видно, от того не любят люди родню, за какую приходится платить из своего кошелька, отдавать им часть души, кучу сил и времени. Смирновы никого не имели, кроме друзей и знакомых, но и те бывали у них не часто, лишь по большим праздникам. Но и тогда не засиживались допоздна, не вываливались глумной сворой на лестничную площадку или во двор, не горланили песни, продолжая застолье.

Степан выбирал себе друзей по своему характеру, не уважал крикливых хвастунов. Жил ровно, тихо. Вот и теперь, поднявшись на свой этаж, позвонил в дверь. Ему, как всегда, открыла жена. Наталья возвращалась с работы раньше мужа и всегда успевала приготовить ужин, накрыть стол. Нынешний день не стал исключением. Женщина привычно чмокнула Степу в щеку, слегка приобняла, не дожидаясь пока переоденется и умоется, пошла на кухню. Наташа работала продавцом в универмаге, может, потому была в курсе всех городских новостей и сплетен. О них она рассказывала часами, когда „было хорошее настроение и не душили домашние заботы.

Вот и сегодня, все шло как прежде, без изменений. Степа вполуха слушал жену, охотно ел все, что поставила перед ним, сказал, что на этих выходных решил отдохнуть и никуда не высовываться из дома.

— Вот досада! А я думала, что побродим по городу. Теперь ярмарки открылись, там на все товары скидки. Можно повыгоднее купить многое. Вон цены на обувь наполовину сбросили, и это на импортную! — уговаривала мужа.

— Наташка, угомонись. У меня три пары новых туфлей, куда больше? Эти ни разу не надел, а ты еще навязываешь. Если тебе нужно, поезжай и купи. Я для себя не хочу набирать гору, — отмахнулся Степан, добавив:

— Отдохну. За эту неделю вымотался как барбос. Не знал, как дотянуть до выходных, измотали, — прилег на диван, включил телевизор, но передачи были скучными и мужик, повернувшись спиной к экрану, вскоре задремал.

В квартире было тихо. Жена убирала со стола, мыла посуду, позвенькивала чашками.

Степан уснул. Ему снова привиделся завод. Вон мужики суетятся у станков, там мастер возле них крутится, что-то требует, объясняет.

— Степ, вынеси мусор! — дергает кто-то за плечо.

— Какой еще мусор? При чем я? Есть на это уборщица! — свернулся человек калачиком и захрапел в подушку.

— Степка! Вынеси мусор, — просит Наташка, дергает мужа за плечо. Тот нехотя открывает глаза. Нет, он не на заводе, дома, в семье. И говорит:

— А почему Маринка не вынесет, зачем меня дергаете? Ведь отдохнуть прилег. Надо было будить меня по такому пустяку? — ворчит человек.

— Ты что, не видишь, я занята! — ответила дочь обидчиво.

— Чем? — удивился мужик, проснувшись, и увидел, как дочь, положив нога на ногу, делает на руках маникюр, старательно рисует на ногтях какие-то замысловатые узоры.

— Это ты занята, черт тебя возьми! Я с работы пришел, устал, а ты тут дурью маешься? Занятие себе сыскала! — возмутился громко.

— Мы с девчонками на дискотеку сегодня собрались, не пойду же я неряхой, хуже всех!

— Что? Так трудно вынести ведро? Мусоропровод, смешно сказать, этажом ниже! В домашних тапках за две минуты доскочить можно, — сердился Степан.

— Я же маникюр испорчу! — упрямилась дочь.

— Неужели сраный маникюр дороже моего отдыха? Ведь, вот только задремал!

— Подумаешь, велика беда на пару минут проснуться! — фыркнула Маринка и, полюбовавшись маникюром на одной руке, взялась за другую.

Степан уже ни на шутку разозлился:

— Кому говорю, вынеси мусор!

— Чего наезжаешь? Или ослеп? Не могу, сам вынеси, не облезешь! — ответила грубо. Она и не глянула на отца.

— Ах ты дрянь! Как со мною разговариваешь? Как смеешь дерзить, соплячка? — вытащил ремень из брюк и пошел на дочь. Та, увидев ремень в руке отца, откровенно рассмеялась в лицо Степану:

— Это мы давно проходили! В последний раз три года назад бил, когда меня мальчишки целоваться учили, с тех пор хорошую подготовку прошла в других подъездах, гаражах. Чего ты добился? Да ровным счетом ничего! А теперь с чего прикипаешься? — взвизгнула, получив ремнем по заднице.

— Марш в угол, дылда! И никаких дискотек! Сиди дома, мартышка корявая! — крикнул на дочь срывающимся голосом.

— Ты пахан не опух часом? Меня в угол? Да я уже ростом длинней тебя на полголовы! А ты так и остался в пещере. Оглянись, на улице другой век! Теперь не предки детей в угол ставят, а плесень на коленях перед детьми дышит. Врубайся! Я уже давно не ребенок!

— А кто же ты? — изумился Степан, глядя на совсем юную дочь.

— Я уже сама взрослая и ты с этим должен считаться и уважать во мне личность! А не махать тут ремнем как дикарь!