Военные мгновенно заполонили дом, но быстро выяснили, что злоумышленники – всего лишь пара девочек. Когда стало ясно, что это баловство детей, причем из почтенного семейства, приютившего чужого ребенка, Герман превратил все в шутку: дети есть дети. Он, наверное, даже почувствовал в них родственные души – известно, что, будучи мальчишкой, он и сам был склонен к подобным не совсем безобидным выходкам. Наигранно шокированный тон герра Хоэнзинна постепенно сменяется смехом, но тут он вдруг резко останавливается и проводит руками по столу, как бы жестом приглашая нас приблизиться. Притихшим голосом он сообщает нам, что местные деятели партии отнеслись к инциденту без юмора и так никогда и не простили его семью. Он специально добавляет, что как раз эти люди никогда не брали к себе детей – беженцев из городов воюющего рейха.

Хоэнзинн – прирожденный рассказчик, с большим воодушевлением и артистизмом разыгрывающий всевозможные памятные случаи. Он умело пользуется руками, размахивая ими над головой, когда нужно передать масштаб или значительность события, или складывая их перед собой для пущей искренности и проникновенности. Он точно знает, когда нужно остановиться или сбавить темп, чтобы подчеркнуть какую-то мысль. За несколько предложений энтузиазм и торжественность в его манере и облике могут смениться грустью и отчаянием. Это вообще стало особенностью всех моих бесед с живыми свидетелями войны. Их, переживших столь эмоционально тяжелые времена, запросто бросает то вверх то вниз, и мне приходится кататься на этих эмоциональных американских горках вместе с ними.

Хоэнзинн снова проводит руками по столу, и наша беседа неожиданно для меня приобретает более серьезный тон. “И когда моего отца отправили в концлагерь, потому что он отказывался вступать в партию… Тогда это считали достаточной причиной. Оскорбление фюрера. Мой отец был противником нацистов и, наверное, не очень умно себя повел. Он не представлял всей жестокости режима. Тогда это мало кто понимал, – объясняет Хоэнзин, после чего добавляет: – А гестапо всегда приходило по ночам… Вы, наверное, о таком слышали: бросали камень в окно, ты выглядывал посмотреть, в чем дело… Моего отца как раз так и взяли!”

Его отца отправили в Дахау, где он делил нары с доктором Горбахом, который впоследствии стал канцлером Австрии и часто приезжал гостить к Хоэнзиннам. Хоэнзинн-старший оказался на каторге в Дахау, но тогда семья, оставшаяся без главы в бедственном положении, не имела представления о его судьбе. Хоэнзинны “дружили домами” с другой местной семьей – Ригеле, главой которой была фрау Ольга Ригеле, в девичестве Геринг, старшая сестра Германа и Альберта. Поэтому фрау Хоэнзинн поспешила обратиться к ней за помощью, и через несколько месяцев Хоэнзинн-старший чудесным образом был освобожден. Возвратившись в семью, он ни словом не обмолвился о том, где был. Его молчание было продиктовано не только душевной травмой, но и страхом: на выходе у ворот лагеря ему сказали, что если он “скажет хоть слово о том, что здесь было, скоро они снова встретятся”. Только через много лет после войны его отец смог рассказать о том, что пережил в Дахау.

“А Альберт, этот Альберт! – шумно восклицает, как бы не веря, Хоэнзинн. – Я только потом узнал, из этого интервью, что мой отец был в списке у Альберта!” Список, о котором он говорит, это тот самый “список тридцати четырех”, а интервью – беседа с создателями британского документального фильма, по которому я его вспомнил. Это для меня такой же сюрприз, как и для Хоэнзинна. В фильме не говорилось, что фамилия Хоэнзинна в списке, и не говорилось, что Альберт за него вступался.

“Здесь только одна возможность: фрау Ригеле позвонила Альберту, и тот посодействовал через Германа, – поясняет Хоэнзинн. – Эта семья в нацистах не состояла”. “Герман всегда слушал, что ему говорили родные”, – добавляет он потом. Итак, согласно рассказу Хоэнзинна, фрау Хоэнзинн довела информацию об аресте мужа до сведения фрау Ольги Ригеле, которая затем связалась с Альбертом, работавшим на “Шкоду” в Бухаресте. После этого Альберт, либо сам, либо с помощью Германа, сделал так, чтобы Хоэнзинна-старшего отпустили из Дахау.

Наш хозяин предполагает, что Альберт, когда составлял свой список, знал, что его отец помог бы Альберту, если б его вызвали свидетелем защиты. Его отец мог понять Альберта, ибо у них было одно дело и похожий опыт: их обоих терроризировало гестапо. Как и Альберта, Хоэнзинна-отца арестовывали неоднократно. Местное гестапо не могло смириться с тем, что после освобождения из Дахау он сохранил свой статус авторитетного коммерсанта и противника партии.

После того как Хоэнзинна-отца отпустили из гестаповской тюрьмы в Зальцбурге, Герман Геринг пожаловал в гости. Во время визита он, всемогущий рейхсмаршал, спросил хозяина, как было в Дахау, и доверчивый Хоэнзинн рассказал все как видел. “Геринг вообще-то был шокирован! – сообщает Хоэнзинн-младший интересничающим тоном. – Но то была не его забота. Нужно помнить, что такие люди, как Геринг, занимались в первую очередь войной. Им приходилось много о чем другом беспокоиться – о фронте, например. А еще были преступники, которые как раз все это и устроили, – Гиммлер и прочие. Лагерные коменданты – эти были главные преступники!”

* * *

Сидя в машине на пути обратно во Фрайбург, я не могу выкинуть из головы последние слова Хоэнзинна. Герман Геринг, человек, который принес само понятие концлагеря на немецкую почву, был шокирован тем, что происходило в Дахау?

В 1933 году, будучи главнокомандующим прусской полиции и гестапо, Герман создал первые концентрационные лагеря в Германии. Они родились в период после поджога рейхстага (27 февраля 1933 года) в качестве места, где было необходимо разместить тысячи внезапно возникших политических заключенных. Вину за поджог удачно свалили на конкурентов в борьбе за власть – коммунистов. Лагеря и дальше продолжали функционировать подобным образом – в качестве грубого, но важного инструмента избавления от политических противников (или вообще любого, кто не соглашался с идеологией режима) и консолидации власти. Герман, хорошо знавший историю бурских войн, позаимствовал идею лагерей у британцев, а именно у лорда Китченера, который учредил лагеря еще во время Второй бурской войны.

Я пытаюсь оценить позицию Хоэнзинна, хотя она и кажется такой неправдоподобной. У Германа и правда дел было невпроворот: он был рейхсмаршалом, президентом рейхстага, главнокомандующим люфтваффе, уполномоченным по “четырехлетнему плану”, главой собственной промышленной империи под названием Reichswerke Hermann Göring AG и вдобавок имперским лесничим и имперским егерем. Правда и то, что Геринг еще в 1934 году передал бразды правления гестапо Гиммлеру вместе с контролем за концлагерями.

Правда и другое: Геринг был участником режима, существенной чертой которого было жесткое разграничение власти, внутрипартийные конфликты и атмосфера секретности, здесь не было недостатка в параноиках, которые остервенело защищали свои полномочия от всякого внешнего посягательства. Постоянно сталкивавшиеся друг с другом Гиммлер и Геринг вели непрекращающуюся и беспощадную борьбу за власть. Все, что связывало их, – ничего не значащие любезности. Сделай кто-нибудь из них малейший шаг навстречу, это немедленно было бы использовано против него же. Поэтому Гиммлер и не вздумал бы делиться какой-либо информацией о делах СС с Германом, а Герман никогда не стал бы посвящать Гиммлера в положение люфтваффе или экономики.