увитую плющом церковь Святой Гертруды на фоне. Затем я впервые вижу там, в заштрихованном окне нашего старого общежития, очертания головы Джерри Лейк. Ее курносый нос, выступающий подбородок, обвиняющий взгляд. Одной рукой она упирается в бедро, другой показывает мне средний палец.

8

Божественные не были скрытными людьми, потому что каждый из нас и так знал слишком много о других. Это было результатом того, что мы жили бок о бок, носили преступно обтягивающие синие спортивные купальники и принимали душ за тонкими занавесками. Наша школьная медсестра после обследований оставляла записи о каждой из нас на общей информационной доске. Она вешала туда вырванные из своего блокнота заметки, так что все наши проблемы – прыщи, выделения, шелушение, кровотечение, судороги, фурункулы и так далее – были известны всем Божественным, проходящим мимо идеально освещенного стенда у столовой.

Поэтому мое желание поскорее спрятать полароидный снимок было совсем не в духе Божественных. Я поместила фотографию на спину, за резинку своих легинсов, и пока мои сверстники были заняты распаковкой вещей, прокралась в свою новую спальню, по дороге прислушиваясь, не вернулась ли Джерри, и спрятала снимок. Кто знает, какой инстинкт двигал мной; тогда мне казалось, что я более открытая, что за это время стала командным игроком. Вероятно, это было не так.

Убедившись, что я в безопасности, я приклеила снимок к обратной стороне открытки, приколотой к стене своей спальни, закончила разбирать вещи, повесила еще несколько плакатов на свою сторону комнаты и легла на кровать со своим Walkman’ом, выключив свет, хотя для сна было еще рано. Насколько я могла судить, Джерри Лейк еще не вернулась.

Вверх и вниз по коридорам ходили толпы пятикурсников: кричали, посылали воздушные поцелуи, распространяли праздничные сплетни, любовались комнатами друг друга. Божественные прикладывали немало усилий, чтобы украсить свои спальни: развешивали на окнах расписанные простыни, оклеивали стены от пола до потолка плакатами, содержание которых заметно менялось по мере того, как мы взрослели. Сначала пони, потом поп-группы и, наконец, красавчики из журналов – Брэд, Ривер, Леонардо, Джонни. Псевдопорно. Обнаженные торсы блестели, а большие пальцы рук были заправлены в боксерские шорты. Долгими вечерами мы рассматривали две сухие линии мышц, которые проходили по обе стороны от пупка Стивена Дорфа и спускались к его паху и хозяйству, которое, как мы предполагали, было где-то рядом с его лобковыми волосами.

Дверь распахнулась, свет включился. Я поморщилась.

Скиппер. Моя лучшая подруга с одиннадцати лет. Или моя бывшая лучшая подруга, я не была уверена. Последние несколько месяцев я только и делала, что беспокоилась о нашей дружбе. Мы будто пустили все на самотек, все реже и реже тусовались друг с другом в спальнях, реже вместе курили и даже реже стали сидеть вместе за завтраком. Дочь греческого судоходного магната и англичанки (тоже Божественной, ровесницы моей матери), Скиппер провела четыре недели каникул в Афинах. Я провела Пасху в новом доме моих родителей в Гонконге. Она не писала мне и не звонила в течение всего этого времени. Это был самый долгий период, в течение которого мы не общались.

– Есть кто дома? – постучалась она.

Ее каштановые волосы, густые, как у героев картин Боттичелли, были собраны на макушке и закреплены бархатной резинкой. На остальных частях ее тела волосы отсутствовали совершенно. В отличие от нас Скиппер никогда не брилась, даже под мышками. На ее загорелых ногах был незаметный легкий пушок, который можно было увидеть только при хорошем освещении, как в тот первый день семестра, когда она стояла в ярком свете коридора, одетая в одну длинную футболку со Снупи. Она была немного коренастее меня, но ее груди были большими и почти идеально круглыми. В том возрасте я была довольно озабочена тем, что я недоразвита физически; тот факт, что у меня была плоская грудь, больше похожая на пчелиные укусы, как говорила Скиппер, был для меня постоянным источником комплексов. Как будто моя грудь просто забыла вырасти.

Я подняла руку и помахала Скиппер с кровати. Когда-то это было нашим любимым приветствием, нашей общей шуткой с первого года обучения. Но в этот раз жест внезапно показался мне юношеским, а затем, когда Скиппер не ответила мне, стало совсем неловко. Она стояла в дверном проеме, балансируя на одной ноге и наматывая локон вокруг указательного пальца. Ее брекеты то щелкали, то высовывались изо рта, как пара зубных протезов.

Я сняла наушники.

– Что с тобой? – спросила она.

– Джетлаг. – Я зажала пальцами веки. – Нет сил.

– А, точно. Не повезло.

Скиппер прищурилась, чтобы рассмотреть, как я украсила свою часть комнаты. Моя половина была почти закончена, и над головой висел саронг инь-ян. Другая часть комнаты, предназначенная Джерри, все еще была пуста. Несколько оставшихся плакатов были разбросаны на столе под моей двухъярусной кроватью, а некоторые из них валялись на полу. Я бросила взгляд на открытку, под которой был спрятан снимок, но решила подождать, чтобы услышать новости Скиппер, прежде чем показать ей его.[20]

Скиппер пересекла мою комнату, наступая на несколько вещей, вываленных из моей дорожной сумки.

– Кто это?

Она показывала на женственного молодого человека, что был на рекламном объявлении лосьона после бритья, вырванном из журнала в самолете. Не дожидаясь объяснений, Скиппер забралась на мой стол и перешагнула через меня, чтобы рассмотреть каждый из новых плакатов, которые я аккуратно приклеила к стене.

– Круто, – сказала она, делая вид, что гладит Мэтта Диллона по груди.

У Скиппер был низкий, довольно мужской голос, который я все еще слышу сейчас. Она всегда будто бы занимала много места. Объемный голос, густые волосы, ее тело. Это очень помогало ей на поле для лакросса, где она была безусловно лучшим вратарем. Ребристые набедренные накладки, защита на груди, капа и шлем с решеткой практически вдвое увеличили ее в размерах. Она была опытной лыжницей и морячкой, очень уверенной в себе, говорила громко и остроумно. С тех пор, как наши матери познакомили нас, я всегда трепетала перед ней. Скиппер была голосом нашего дуэта, а я – мозгами. Эту тактику мы использовали в начале нашей дружбы, но затем, когда стали подростками, перестали. Образ наглых и умных не привлекал парней.

Ноги Скиппер были раздвинуты, а ночная рубашка задрана; я могла видеть все от ее бедер до промежности, единственного места, кроме головы, где у нее были волосы. Я старалась не смотреть на два пучка, торчащих по обеим сторонам ее нижнего белья, и на свисающую нить тампона. Еще задолго до того, как у