class="p1">— Почему же ты не признался? — спросил я. — Ведь тебе уж все равно досталось.

Паскуале опять отвернулся.

— Если бы я признался, — сказал он медленно, — так и тебе досталось бы тоже. Они отняли бы у тебя Пульчинеллу. А мне так хотелось еще раз поиграть с ним! — Он опять протянул руку к кукле.

— Подожди, я покажу тебе, как он ходит! — И я стал разматывать нитки, закрученные вокруг коромыслица. Паскуале помогал мне. Пульчинелла мотал головой, будто ему не терпелось подбегать по полу.

Вдруг дверь каморки распахнулась. Мы так и замерли. Старая Барбара стояла на пороге.

— Это еще кто? — крикнула она и выронила из рук оловянную тарелку с хлебными корками. — А, да это приемыш тетки Теренции! Хорош молодец! Тетка по нем убивается, ноги себе исходила, бегая за ним по городу, а он здесь сидит! Ах ты щенок поганый! Вот погоди, оттаскает она тебя за вихры!

Сердце у меня упало. Мне уже казалось, что сейчас из-за спины Барбары высунется тетка Теренция, схватит меня за вихры и потащит с собой на рынок. Тогда прощай дядя Джузеппе и наше кукольное ремесло!

— И как ты сюда попал? — кричала старуха. — Небось, в окошко пролез, как настоящий воришка? И что вы тут делали, дармоеды? Утопить бы вас обоих в канале, скверных щенят! Гвидо! Гвидо! — заорала она, обернувшись к двери. — Иди сюда, я беглого мальчишку поймала!

Паскуале быстро прикрыл Пульчинеллу тряпьем, спрятал его за спину и прижался к стене. Барбара этого не заметила. Она продолжала звать Гвидо:

— Да иди же сюда, Гвидо! Ничего он не слышит, глухая тетеря!

— Что тут за шум, Барбара? — спросил из-за двери жирный, тягучий голос. — В чем дело?

— К нам чужой мальчишка забрался, ваше преподобие! Я его поймала, зову Гвидо, а он не слышит. Кликните вы его, ваше преподобие!

— Какой мальчишка?

В дверь боязливо заглянул толстый, краснорожий аббат в черной сутане. Его жирный подбородок лежал полумесяцем на белом воротнике.

— Это приемыш рыбной торговки с рынка, — тараторила Барбара. — Убежал от хозяйки и пропадал две недели неведомо где. Еще сегодня тетка Теренция жаловалась мне. Отвести бы его сейчас на рынок…

Аббат вошел в каморку.

— Ты что тут делал? Зачем сюда пришел? Обворовать меня затеяли? Ограбить? — Лицо его покраснело, глаза налились кровью. Он стукнул тростью о пол и прохрипел: — Отвечай сейчас же, негодяй!

Я попятился, опрокинул кружку с водой и еле удержался на ногах. Он поднял трость.

— Ответишь ты или нет?

— Я не вор… — пробормотал я. — Я пришел… я пришел потому, что меня послал синьор Гоцци.

Аббат опустил палку. Брови у него стали круглыми от изумления.

— Кто? Синьор Гоцци? Зачем он тебя послал?

— Чтобы я отнес медовые лепешки этому мальчику. Синьор Гоцци сказал: «Пусть он хоть раз в жизни поест досыта за здоровье старого Карло Гоцци!»

Аббат изменился в лице. Он покраснел, растерянно замигал глазами, нижняя губа отвисла. Я видел, что он озадачен.

— Он сказал еще: «Аббат Молинари богат, как Крез, а морит своих слуг голодом. Какая скотина!» — одним духом выговорил я.

Аббат вздрогнул, словно его ударили, и посмотрел налитыми кровью глазами сначала на меня, потом на Паскуале и на Барбару.

— Ах, пресвятые угодники! Чего только не наговорят люди! — вздохнула Барбара и принялась подбирать с пола черствые корки.

А Паскуале чуть-чуть усмехнулся. Аббат приосанился и оперся на трость.

— Ты смеешься, мальчик? Смейся. Это действительно смешно, что синьор Гоцци ведет себя не так, как подобает графу и дворянину. Он верит сплетням и сует нос, куда его не просят! — Он обернулся ко мне. — Передай это своему господину, и чтоб я тебя больше не видел! Барбара, выпроводи вон этого оборвыша, приятеля графа Карло Гоцци!

Барбара схватила меня за плечи и потащила в кухню.

— Отвести бы тебя к хозяйке, скверный мальчишка! — бормотала она. — Жаль, господин аббат не велел. Да уж попадись ты мне еще раз в руки! — Она вытолкнула меня во двор и с треском захлопнула дверь.

Я вздохнул всей грудью и поплелся к воротам. И вдруг я вспомнил, что мой Пульчинелла остался в каморке Паскуале! Как я вернусь без него к дяде Джузеппе? Если Барбара или господин аббат найдут куклу, они, наверное, разломают или сожгут ее! Я повернул к дому и на цыпочках подошел к окну каморки. Сердце у меня забилось. Аббат бил Паскуале.

Я присел на землю, пролез в узкое пространство между стеной и дверью, прислоненной к стене, и притаился. Если бы Барбара вышла на двор, она меня не увидела бы.

— Ты будешь еще говорить, что я морю тебя голодом? Будешь? — спрашивал аббат.

После каждого вопроса слышался глухой удар. Паскуале стонал и плакал, и вдруг он закричал во весь голос:

— Буду! Всегда буду говорить! Всем буду говорить!

Аббат зарычал от злобы, и удары посыпались еще чаще.

Я заткнул уши, закрыл глаза и дрожа прижался к стене. Сердце у меня сжалось. Бедный Паскуале! Тетка Теренция колотила меня все-таки не так жестоко… И он еще морит Паскуале голодом!.. А у того все время болит нога. Хоть бы убежал он от аббата куда-нибудь!

Я отвел руки от ушей и прислушался. Ударов больше не было, слышался только тихий плач, будто в каморке скулил щенок. Я выглянул из-за двери. На дворе — ни души. Я подполз к окошку и тихо позвал:

— Паскуале…

Плач умолк.

— Паскуале! — сказал я погромче.

— Это ты, Пеппо! Как они меня мучают! Я не могу больше, я уйду, я убегу от них… Это ничего, что нога болит, я все-таки убегу отсюда!

Я снова пролез в окно и спрыгнул к нему. Он быстро вырыл Пульчинеллу из-под соломы.

— Идем скорее, Пеппо! Сейчас аббат обедает, а Барбара подает ему кушанья! Они нас не увидят!

Он попробовал встать на ноги и застонал от боли. На щеке у него была синяя вспухшая полоса от удара трости. Я взял его под мышки и подтянул к окну. Он снова застонал, когда пришлось согнуть больное колено, но все же выкарабкался на двор. Я схватил Пульчинеллу и вылез следом за ним.

Мы пошли к воротам, держась возле самой стены, чтобы нас