И вот однажды утром я привел его в каморку на чердаке.

— Это еще кто? — спросил дядя Джузеппе, обернувшись к нам. — Говорят, брошенный щенок приводит другого брошенного щенка в дом, где его хоть раз накормили. Впрочем, ты похож не на щенка, а на цыпленка, — прибавил он, разглядывая Паскуале, — ты такой же маленький, остроносый и светлоголовый. Настоящий хромой цыпленок!

Паскуале заморгал глазами, не зная, можно ли ему остаться на чердаке или нужно уходить. Он остался и просидел рядом со мной весь день до вечера, глядя, как я вырезаю кукольные ручки и ножки. Он ушел домой неохотно, поздно вечером.

А наутро дядя Джузеппе запнулся на пороге, отворяя дверь: под дверью, свернувшись калачиком, спал Паскуале. Он не попал вчера в дом Гоцци — не достучался. Синьора Гоцци не было дома, а старый Анджело заснул и не слышал стука. Паскуале вернулся на чердак, но не посмел войти и лег спать под дверью.

— Ну что ж, живи здесь пока! Посмотрим, на что ты годишься! — сказал дядя Джузеппе.

Руки Паскуале не годились для резьбы: они были у него слишком слабые. Ножик не слушался его. Кукольные головки выходили у него совсем плоские, носы — как обрубки, рты — как щели.

— Ну, тебе никогда не стать резчиком! — сказал мой хозяин. — Попробуй клеить и раскрашивать!

Это дело быстро пошло на лад. Паскуале стал искусно клеить сапожки, латы, шляпы и парички и тонко разрисовывал личики наших деревянных актеров. Но еще лучше он управлял куклами. Он сразу разобрал, за какие нитки нужно дергать, чтобы кукла двигалась, как живая. Он заставлял моего Пульчинеллу прыгать на одной ноге, вертеться, кувыркаться. Однажды, когда Пульчинелла летал по воздуху, растопырив руки, как крылья, а потом плавно опускался на пол, так что его балахончик надувался парусом, синьор Гоцци вошел к каморку.

— Браво! — воскликнул он. — Это очень забавно! Марионетки могут летать, превращаться в чудовищ, отрывать друг другу головы и снова приставлять их на место, чего никогда не сделать живым актерам! Сколько чудес и волшебных превращений можно представить сцене кукольного театра!

Дядя Джузеппе вздрогнул и поднял голову от своих переплетов:

— А что вы скажете, синьор, если мы представим ваши «Три апельсина» в кукольном театре? Я вырезал бы новых кукол…

Синьор Гоцци нахмурился, и глаза его стали сердитыми.

— Мне всю жизнь хотелось сделать это… — прибавил дядя Джузеппе упавшим голосом.

— Зачем, Джузеппе? Чтобы мои враги, захлебываясь лаем, издевались надо мной? Вместо превосходных живых актеров, жалкие деревяжки на нитках будут разыгрывать мои фиабы?[2]

— Не обижайте наших деревянных актеров, синьор, — тихо ответил старик. — Разве слава великих поэтов Тассо и Ариосто померкла оттого, что их поэмы вот уже двести лет не знают иных актеров, кроме маленьких марионеток? Разве ваш прославленный враг мессер Гольдони не развлекался, сам управляя куклами? Он представил тогда глупую комедию «Чиханье Геркулеса», и она все-таки имела успех, хотя куклы у него были грубые и безобразные, сделанные каким-то неучем! А мы представим вашу прекрасную сказку «Любовь к трем апельсинам», и наши актеры будут самые красивые, самые ловкие и забавные, какие только бывали в Венеции! Весь город придет смотреть наше представление!

Синьор Гоцци задумался, опустив голову. Потом он тихо рассмеялся.

— Вы согласны, синьор? — вскричал дядя Джузеппе. — Давайте покажем людям настоящее кукольное представление!

«Любовь к трем апельсинам»

Когда я был совсем маленький, сестра Урсула, укладывая меня спать, рассказывала мне потешную сказку про три апельсина. Вот она.

Жил-был король, да не простой, а карточный. Тузы были у него министрами, валеты — лакеями, а двойки и тройки служили в судомойках. У короля был сын Тарталья. Он не пил, не ел, только стонал да охал. Ученые доктора сказали, что если принц не рассмеется, он наверняка умрет.

Король созвал всех шутов в свой дворец. Фигляры кувыркались перед принцем день и ночь. Знаменитый шут Труффальдин лез из кожи, чтобы рассмешить принца. Но принц хныкал, уткнувшись носом в подушку. Его ничем нельзя было рассмешить.

Но вот однажды на двор к королю забрела старушонка, похожая на крысу. Она поскользнулась и упала так смешно, что дурачок-принц расхохотался.

— Будь ты проклят! — крикнула старуха. — Отныне ты будешь тосковать по трем чудесным апельсинам! — И она пропала, будто провалилась сквозь землю. Это была злая фея Моргана.

Принц выздоровел, но ему во что бы то ни стало понадобилось достать три апельсина. Во сне и наяву он бредил апельсинами. Кузнецы выковали ему железные башмаки, и принц пустился по белу свету вместе с шутом Труффальдином разыскивать три апельсина.

Они нашли три апельсина, украли их из сада великанши Креонты и припевая отправились домой. По дороге Тарталья уснул, а Труффальдину захотелось пить. Он разрезал один апельсин — и обомлел от страха. Из апельсина вышла красавица, жалобно сказала: «Дай мне пить!» — и тут же умерла.

Труффальдин разрезал второй апельсин. Из него тоже вышла красавица, попросила пить и умерла.

— Ты олух! — крикнул проснувшийся Тарталья. Он сбегал к ручью, зачерпнул воды своим железным башмаком и разрезал третий апельсин. Когда из апельсина вышла красавица, он дал ей напиться. Красавица не умерла, а сказала, что ее зовут Нинетта.

Тут Тарталья вздумал на ней жениться. Он отправился в город за каретой, чтобы отвезти невесту домой. Нинетта осталась в лесу.

Вдруг к ней подошла черномазая Смеральдина, сказала: «Дай я причешу тебя, голубка!» и воткнула в голову Нинетты волшебную булавку.

Нинетта превратилась в голубку и улетела. Когда Тарталья вернулся, Смеральдина сказала ему:

— Я — твоя невеста!

Пришлось Тарталье отвезти ее во дворец и отпраздновать свадьбу.

А Труффальдин сидел в королевской кухне и жарил курицу для короля. Вдруг влетела голубка и запела так сладко, что шут заслушался и спалил жаркое. Дым и чад пошли по всему дворцу. Труффальдин стал жарить вторую курицу, но опять заслушался пения голубки и уронил курицу в огонь.

Король гневался, почему ему не дают курицу, и сам пошел на кухню. Куриц больше не было. Труффальдин схватил голубку и собирался ее зажарить. Вдруг он увидел, что в головке голубки торчит булавка. Он вытащил эту булавку.

Голубка превратилась в Нинетту, а Смеральдина стала крысой и убежала в подполье. На радостях все пустились плясать, а король от удивленья уселся прямо в