очаг. На этом сказка кончалась.

Я никогда не засыпал, пока не дослушаю ее до конца. Джузеппе сказал нам, что Гоцци переложил эту сказку в стихи и сделал из нее пьесу. Когда-то превосходные живые актеры представляли эту сказку. Народ валом валил в ярко освещенные двери великолепного театра Сан-Самуэле. В Венеции только и разговору было, что про веселую комедию «Любовь к трем апельсинам» и про ее автора-поэта Карло Гоцци. С тех пор прошло двадцать лет. Об этом уже многие забыли.

Теперь людям больше полюбились французские комедии, где нет чудес и волшебных превращений. Но они опять вспомнят поэта Карло Гоцци, когда посмотрят наше кукольное представление!

Тридцать новых кукол делали мы для «Трех апельсинов». Дядя Джузеппе вырезал крючконосую головку феи Морганы, нежное личико Нинетты, толстощекую и толстогубую головку Смеральдины. Я резал кукольные ручки и ножки, прикреплял их к туловищам, выпиливал коромыслица и подвязывал кукол на нитки. Паскуале шил, клеил и раскрашивал платья, мастерил апельсины, бутылки, креслица и еще множество мелких предметов, нужных для представления.

Белая голубка, обклеенная настоящими голубиными перышками, которые мы подобрали на площади Сан-Марко, покачивалась посреди каморки, подвешенная на нитке к потолку.

Однажды, когда дядя Джузеппе вышел из дому, Паскуале, лежа на животе, расписывал голубой краской волшебный замок Креонты, я подогревал на очаге плошку с столярным клеем, к нам заглянул синьор Гоцци — посмотреть, как подвигается работа. Он был весел и вспоминал былые времена, когда его имя гремело по всей Венеции. Он сидел на табурете и говорил:

— Когда-то у меня был злой враг. Он глубоко оскорбил меня. Все знали, что он негодяй и трус, но сенат все же выбрал его в секретари, потому что он был богат. Да, чорт возьми, он был богат. Тогда я написал пьесу, в которой изобразил этого пошлого франта в самом смешном виде. Актер, игравший эту роль, загримировался так похоже, что весь зал ахнул, едва актер вышел на сцену. Все узнали моего врага и потешались над ним от души. На другой вечер чуть не вся Венеция собралась в театр похохотать над блестящим секретарем сената. Дуралей подал на меня в суд, но сенат посоветовал ему убраться подальше, пока цел. Кому нужны осмеянные секретари?

И Гоцци заливался хрипловатым, добродушным смехом, вспоминая былые проказы. А у меня в голове гвоздем засела одна мысль, от которой мне даже стало жарко. Я задумался. Дым и чад от сгоревшего клея, который я забыл на огне в плошке, заставили меня очнуться.

— Ты, Пеппо, совсем как Труффальдин: заслушался пения голубки и спалил жаркое, — засмеялся Паскуале.

— Хорошо сказано, мальчик! — воскликнул синьор Гоцци.

А я думал: значит, и кукол можно делать похожими на живых людей.

Я вырезал Тарталью похожим на Паскуале. У него был такой же остренький нос, маленький рот и белокурые волосы.

И, кроме того, я начал вырезывать еще двух кукол, о которых не должен был знать никто, кроме нас с Паскуале.

На тропе

Дюжий Мариано сидел на табурете, положив на стол тяжелые красные руки с обкусанными ногтями, и, поглядывая исподлобья то на синьора Гоцци, то на дядю Джузеппе, быстро отводил глаза.

— Уж не знаю, что вам сказать, синьоры… Я, конечно, готов представить «Три апельсина» в моем балагане… Да вот беда: у меня нет денег, чтобы заказать столько новых кукол… Да и кто будет ими управлять? Ведь я один. Пьетро с грехом пополам дергает нитки, а Лиза и вовсе ничего не умеет…

— Слушайте, Мариано, — нетерпеливо перебил его дядя Джузеппе: — я дам вам тридцать новых кукол и сделаю все декорации. Управлять куклами будут мальчики — Паскуале и Джузеппе. Вы их научите этому. Вся выручка с представления будет ваша.

Мариано радостно сверкнул глазами, но тотчас же опять стал смотреть в землю.

— А когда это будет, дядюшка Джузеппе? Ведь скоро начнется пост, театры закроются. Если до поста я успею только раз или два представить вашу сказку, — мне нет расчета с этим возиться…

— Вы успеете представить эту сказку десять, нет — пятнадцать раз, и каждый раз вся выручка будет ваша, — сказал Джузеппе.

— Коли так, будь по-вашему!

Они хлопнули рука об руку. Синьор Гоцци молчал, перелистывая какую-то книгу. Он не любил Мариано. Мариано встал, взял шапку и кивнул нам с Паскуале.

— Идемте со мной, молодцы!

Мы взяли Труффальдина и Тарталью и пошли за ним.

При дневном свете балаганчик Мариано казался грязным и убогим. Старый скрипач подметал земляной пол, поднимая облака пыли. Долговязый парнишка, проходя мимо, больно задел меня ящиком с куклами и буркнул: «Чего стал, ротозей?» А кудрявая девушка надулась, узнав, что Паскуале будет петь песенку голубки. Она совсем разозлилась, когда старый Якопо, оставив метлу, взялся за скрипку и, попробовав голос Паскуале, воскликнул:

— Ого, Лиза, тебе никогда не взять такого фа! — и хлопнул Паскуале по плечу.

Мариано подвел нас к сцене. Без декораций она показалась нам пустой и скучной. Это была небольшая площадка из гладких досок, положенных на широкие козлы. Позади площадки стояли другие козлы, повыше. На них лежала широкая доска. Эта доска позади кукольной сцены зовется тропой. Кукольник стоит на ней, держит вагу куклы в одной руке, а другой дергает нужные нитки. Кукла шагает внизу по дощатому полу сцены.

Во время представления козлы, на которых лежит сцена, закрыты разрисованным полотном. Занавески по бокам и верхняя занавеска над отверстием сцены не позволяют зрителю видеть кукольника за работой. Задняя декорация загораживает тропу и ноги кукольника.

Зритель видит только освещенное отверстие сцены, обрамленное занавесками, в котором бегают, танцуют и дерутся куклы.

Мариано приказал мне влезть на тропу и взять вагу Труффальдина. Я попробовал провести Труффальдина по сцене, но Труффальдин не пожелал итти. Он завертелся, как веретено, закручивая свои нитки тугим жгутом.

— Держи вагу ниже! — крикнул Мариано.

Я опустил вагу. Ножки Труффальдина стукнули о пол.

Он перестал вертеться, но мне пришлось завертеть его в обратную сторону, чтобы раскрутить нитки.

Расправив нитки, я опять повел Труффальдина. Не тут-то было. Труффальдин шагал одной левой ногой и волочил правую, скривившись на правый бок. Я никак не мог заставить его итти по-человечески.

Мариано крепко выругался, вскочил на тропу и вырвал у меня вагу из рук.

— Вот как надо водить!

Мариано двигал пальцами, равномерно поднимая и