Злые однокурсники облыжно утверждали, что когда Гриша видит знакомого, идущего ему навстречу из другого конца коридора, и решает с ним поздороваться, то момент встречи всё равно застаёт его врасплох. Иными словами, они считали Гришу тугодумом.

Приглашение молодой леди поэтому повергло Гришу в кратковременный ступор, из которого он вышел привычным образом, то есть быстро и полностью капитулировал:

— Конечно. Дай маме трубку, она адрес скажет.

Обретались Надя с мамой в затёрханной комнатке в хрущёвке, которую они снимали у злобного вида старухи. При появлении Гриши хозяйка квартиры не стала скрывать своих соображений насчёт целей его визита, итогом чего стала её короткая перепалка с Татьяной, которая пыталась втолковать вредной старухе, что она «не мужиков к себе водит», а пригласила человека по делу. Бабка удалилась, на ходу вслух прикидывая, какого именно рода дела намерена обделывать с гостем Татьяна.

Надя оказалась очень милым существом с серыми глазами, жиденькими русыми косичками и прозрачно-голубыми кругами под глазами. Она монополизировала Гришу, показала ему несколько балетных па, сообщила, что мечтает танцевать на сцене, назвала злую бабку ведьмой и пообещала написать у неё на двери обличающие слова. К счастью, она не успела конкретизировать последний посыл, мать прервала её:

— Та хватит трепать языком! Хочешь, чтобы тебя, как кутёнка, на улицу выкинули?!

И лексикон любящей мамаши, и особенно крикливая интонация неприятно поразили Гришу. Надя оказалась более привычной к подобному обращению — она без обиды удалилась.

Татьяна повела рукой:

— Вот так устроились. Снимаем угол.

— А как же с операцией? Как думаете решать?

Татьяна пожала плечами:

— Та видно будет. Свет не без добрых людей. Буду в двери толкаться, просить. Слёзы лить. Уж чему, а этому научилась. Вот завтра…

— Пошли.

Это приглашение прозвучало уже от Нади — она бесцеремонно воткнулась в разговор, дёргая Гришу за рукав. Как выяснилось, она за это время успела переодеться и теперь приплясывала от нетерпения.

— Пошли гулять.

Татьяна хотела возразить, но махнула рукой:

— Идите. Если дядя Гриша согласен. А то она всё взаперти, надо же и воздухом подышать. Погуляете малость?

Гриша покорно поднялся:

— Конечно.

— Только вы ей ничего не позволяйте. А то она разом на шею сядет.

Татьяна знала, о чём говорила. Через полчаса Гриша почувствовал, что вымотан до предела. За это время его спутница успела покачаться на качелях, подраться с мальчиком из соседнего подъезда, выслушать от его бабушки ряд пожеланий в адрес «паршивой хулиганки и её папы-идиота», погнаться за питбулем с глазами пьяного убийцы и угодить обеими ногами в грязную лужу.

Гриша с облегчением решил, что эпизод с лужей станет отличным предлогом, чтобы вернуться домой, но услышал:

— Пошли рисовать?

Гриша упавшим голосом поинтересовался:

— Что именно ты собираешься рисовать? И где?

— На заборе или на стенке. Рисунки всякие. Только надо краски в баллончиках купить. И место найти, где никого нет.

Просто поразительно, как такое относительно слабое физически существо сумело вить верёвки из взрослого и, в общем-то, состоявшегося мужчины, которого к тому же ожидало повышение по работе и женитьба на первой красавице офиса.

Гриша думал об этом, когда они стояли перед длинной, девственно чистой бетонной стеной на задах какого-то завода.

— Ну-с, с чего начнём? Я предлагаю написать «Надя». В три цвета. Сделаем объёмную надпись. Жалко, встать не на что. Но не страшно, и так почти два метра буквы получатся…

Надя взяла его за руку.

— Ты меня спасёшь?

Гриша почувствовал, что у него земля начинает медленно качаться под ногами. Желудок онемел, как будто он проглотил кусок льда.

Сжимая в руке маленькую тёплую ладошку, он сел рядом с Надей. Она смотрела ему в глаза, смотрела серьёзно, потому что разговор был серьёзным.

— Мама старается при мне не говорить. Но я знаю, что умру, если операцию не сделать.

Гриша кивал, понимая, что сказать ничего не сможет, а и попробует — только пискнет. Или каркнет.

Кашлянув для пробы, он коротко ответил:

— Спасу. Я найду деньги.

— Где найдёшь?

— Это моё дело. Найду.

Поднявшись, он перевёл дыхание.

— Так что, начнём?

— Начнём!

В детстве Гриша неплохо рисовал, ходил в художественную школу. Но потом практичная мама настояла, чтобы он подался в финансисты. Мечта о карьере художника продолжала жить в душе, равно как и смутная обида на родителей.

Буква «Н» удавалась на славу — изумрудная, в рост человека. Он закончил заливать контур, начал придавать букве объём, когда поодаль кто-то завопил:

— Это вы чего творите?! А?! Хулиганьё!

Раздался резкий свисток.

Надя первой сорвалась с места — сказались свойственные юности молниеносная реакция и привычка к экстремальным ситуациям, когда ноги призваны спасать зад.

Гриша понёсся следом, на ходу жалея об оставленной краске и незаконченной надписи.

Так на полном ходу они и налетели на патрульную машину. Двое здоровенных сержантов оскорбительно неторопливо выбрались из машины, не ожидая ни побега, ни сопротивления.

— Ну что, граждане, рисуем? Общественную собственность портим? Это твой папа?

Надя с готовность выпалила:

— Я его не знаю.

Гриша мгновение молчал, потом завопил:

— Что?! А кто меня…?! А краску…?! Говорила же — рисовать!

Сержант взял его за спину:

— В машину.

Последовали два часа позора — унизительные попытки со стороны какого-то капитана в растянутом свитере выяснить, в первый ли это у него раз, когда и где ранее делались попытки познакомиться с детьми, состоит ли он на учёте…

Через два часа в сопровождении негодующей Татьяны и безмятежной Нади измочаленный Гриша вышел из отделения полиции.

Почти беззвучно он сообщил своим спутницам:

— Я домой поеду. Отдохну.

Надя взяла его за рукав:

— Гриша, извини. Я подумала, так лучше. Чтобы я могла маме позвонить. Всё же хорошо кончилось?

Гриша обессиленно согласился:

— Просто шикарно.

Он повернулся, чтобы уйти, потом снова посмотрел на Надю:

— Ты бледная.

Она ответила без улыбки:

— Мне нельзя бегать.

Гриша кивнул и поплёлся прочь.

Несмотря на дикую, какую-то нечеловеческую усталость, ночь он провёл без сна. Перед глазами плыли капитан в свитере, патрульные, изумрудная буква «Н». И голос Нади: «Мне нельзя бегать».

Решение пришло под утро. Утро — коварное время. Утром обычно умирают те, кто обречён, чьё земное пребывание завершается сухой записью в карте: «Letalis». И в эти же предрассветные часы приходят губительные идеи.

На работу он пришёл сияющим, и обычно безразличные коллеги, как сговорившись, интересовались, что стряслось — угодил ли он под машину или его просто ограбили.

Едва дождавшись обеда, он отвёл Алёну в «их кафе» и возгласил:

— Я долго думал и решил!

Алёна отчего-то