– Конечно, конечно. Что ты хочешь, чтобы я сделала?

Как что? У тебя же больница! Ей нужна помощь, не могу явыкинуть ее на улицу, она же в милицию пойдет!

– Но, котенок…

– Помоги мне, или тебе совсем наплевать на меня?

– Хорошо. Привози ее сюда. – Ангелина Петровнараздраженно бросила телефон в карман халата.

Маруся не успела доесть свой омлет с грибами, как в палатепоявилась девушка с хвостом.

– Ты рада, что тебя перевели из надзорной? –улыбнулась девушка.

– Рада. Как твоя утренняя гимнастика?

– Отлично. Спасибо. А почему ты все еще завтракаешь впалате?

– Мне нравится завтракать в постели. А ты ходишь встоловую?

– Нет. Я вообще не завтракаю.

– Худеешь?

Маруся бы не удивилась.

– Нет, – рассмеялась девушка. – Просто я немогу завтракать.

– Почему? – Марусе было не то чтобы интересно, нонадо же о чем-то говорить. Хоть с этой чистоплюйкой. Актриса-то к ней незаходит. Никак не может пережить «комнату страха».

– Потому что завтрак имеет запах той женщины, чтолежала здесь до тебя. Ее выписали.

Маруся слегка поперхнулась омлетом. Недовольно посмотрела надевушку.

– Вообще-то я ем, – сказала Маруся.

– Ешь, если можешь, – вежливо улыбнуласьдевушка, – но вообще-то здесь все могут. Кроме меня.

– А ты что?

– Она недолго была. Все боялась, что у нее хотятзабрать сердце для пересадки президенту. Ее в подвале провернули на котлеты длявсего отделения.

– Фу, какая гадость, – Маруся выплюнула остаткигриба изо рта в тарелку, – что ты несешь? Больная, что ли? Вообще-то чтоза вопрос?

Маруся пододвинула к себе чашку с кофе.

– Кофе случайно не из нее сделали? Не из чего-нибудькоричневого, что после нее осталось?

Девушка посмотрела на часы.

«Симпатичные часики, – отметила Маруся, – недешевые». Примерно такие она собиралась заказать своему отцу на восемнадцатилетие.

– Мне пора на процедуру, – объявила девушка.

– Мне, кстати, тоже. Что такое «электрофорезворотниковой зоны с седуксеном»? Это не то, что показывают в кино? После чегодебилами становятся? – Маруся действительно очень нервничала по этомуповоду.

– В каких кино? – простодушно удивилась девушка.

– А ты что, правда ничего, кроме этого своего старьядопотопного, не видала?

– После этих процедур ты перестанешь быть злой, нервнойи научишься быть спокойной и счастливой.

– Я и говорю: дебилкой.

Электрофорез оказался процедурой не больной. В холле Марусяувидела актрису.

– Привет! – сказала Маруся и, пододвинув кресло,уселась в него прямо с ногами.

– Привет! А ты вообще не пользуешься макияжем?

– Макияжем? – удивилась Маруся. – Да у меня икосметики нет.

Актриса наморщилась, как будто услышала что-то неприятное.Махнула головой, словно не соглашалась с чем-то совершенно очевидным.

– Как вы вообще-то? – спросила Маруся участливо.

Появилась медсестра и взяла актрису за руку.

– Пойдем, голубушка, полежишь, отдохнешь, –сказала медсестра, и актриса послушно встала.

Актриса, словно прислушиваясь к чему-то, неожиданно громкопроизнесла:

– Ничего подобного! У меня очень и очень красиваяпоходка.

– Красивая, красивая, – запричиталамедсестра, – не слушай ты их. Откуда им знать? Их на самом-то деле и нет!

Когда медсестра (как и все здесь медсестры: немного полные,немного старые и очень добрые) плотно прикрыла за собой дверь, Маруся уже ждалаее.

– А что с ней? – Она кивнула на комнату зазакрытой дверью.

– Голоса замучили. Бедная. – Медсестра посмотрелана Марусю и нахмурилась. – Все вы здесь страдалицы.

Она махнула рукой и пошла на свой пост дежурной. Там, настойке, ее ждала неоконченная партия в электронные шахматы.

Маруся отправилась за ней.

– А что надо делать, чтобы тебя отсюдавыпустили? – заискивающе глядя старушке в глаза, поинтересовалась Маруся.

Медсестра сделала ход конем.

– В шахматы вот хорошо играть, – сказалаона, – очень, знаешь, мозг тренирует.

– Спасибо, – сказала Маруся и с трудом удержаласьот того, чтобы не плюнуть на пол. Быть снова закрытой в надзорной палате ей нехотелось.

– А можно мне к актрисе в гости пойти? – спросилаМаруся.

– Конечно, можно. Кто же тебе здесь что запретитьможет? – удивилась медсестра. – Иди, только дверь не закрывай.

Актриса лежала в постели и смотрела в потолок.

Оглядываясь в открытую дверь на медсестру, стойка которойнаходилась как раз напротив, Маруся села на диванчик рядом с кроватью актрисы.

– Плохо? – спросила Маруся. Хоть все этикапельницы и электрофорезы и действовали успокаивающе, при взгляде на актрисуМарусе хотелось плакать.

Актриса молчала.

– Простите меня, – прошептала Маруся, почему-тостараясь, чтобы медсестра не услышала.

– Плохо, – произнесла актриса одними губами.

– Они говорят что-нибудь ужасное?

Актриса посмотрела на нее, и в глазах у нее были огромные,как будто из мультика, слезы.

– Все, что я делаю. Им не нравится все, что яделаю, – сказала актриса, как и раньше, несколько театрализованно.

– А может, ничего не делать? – ловко придумалаМаруся.

– Невозможно.

– Но почему?

– Я моргаю.

Маруся молчала.

Актриса плакала.

В палату вошла дежурная медсестра и стала готовитькапельницу.

Марусе кивнули на дверь.

За окном девушка с хвостом, как обычно, здоровалась сземлей, хлопая по ней ладошкой.

В холле девушка в платочке просто сидела.

Она провела ночь в розовой детской кроватке. Пришлосьсвернуться в тесный кружочек так, как иногда на земле, особенно после дождя,лежат розовые червяки. Ноги слегка болели, но спать было приятно.

В доме уже хлопали двери, кто-то кому-то кричал, кого-тозвал, кастрюльки ударялись друг о друга, в распахнутых окнах гремел трамвай.Оля представила себе, что потянулась, потом подняла одну ногу из кроваткивверх, аккуратно выпрямила ее, подняла вторую, громко пискнула, зевнув.