она ему и слова не сказала! И детей своих он всех сдал в сиротский приют! Вот и стал великим писателем. Разве можно сочинить что-нибудь гениальное, если под боком пищит один ребенок, за штанину тянет другой, а третий требует хлеба и молока?! Но нет, такой дремучей женщине, как Тереза, ничего этого не понять. Она даже и о Руссо ничего не знает: сколько ни пробовал Помье объяснить подруге, каким гениальным автором тот был, – все бесполезно.

– Вечно талдычишь одно и то же, – буркнул писатель. – Лучше бы время по часам узнавать научилась.

– В моем возрасте уже поздно учиться таким вещам, – вздохнула Тереза. – Подлей-ка мне кипяточку.

Помье покорно снял с печи ведро с горячей водой и вылил половину его в корыто.

– Кстати, утром, пока тебя не было, – вспомнила женщина, – сюда заходил один тип.

– Заказчик? – встрепенулся литератор. – Это не тот, для которого я написал пасквиль про королеву?

Непристойное сочинение про Ее Величество, за которое Помье и оказался в тюрьме, было заказано неким неизвестным, явившимся к литератору в маске и пообещавшим хорошо заплатить. Денег автор так и не дождался. Единственным утешением для писательского тщеславия стало то, что в течение недели пасквиль читали на всех перекрестках Парижа… ну и заключение в Бастилию, позволявшее уподобиться столпам Просвещения.

– Держи карман шире! – усмехнулась Тереза. – Тот прохвост здесь больше не появится, и не мечтай! Сегодняший оставил тебе записку: вон она, на столе. Надеюсь, это не заказ на очередную антиправительственную дребедень, за которую ты снова загремишь за решетку!

– Почему ты раньше не сказала?! Наверняка там что-то важное, – принялся ворчать литератор, разворачивая послание.

Прочитав несколько первых строк, он забыл и о Терезе, и о бесчестном заказчике, и о сегодняшних неудачах. Вот что за записку получил Люсьен Помье:

«Сударь! Быть может, Вы меня давно забыли и мое имя поначалу ничего Вам не скажет. Однако я льщу себя надеждой, что по некотором размышлении Вы все же восстановите в памяти сцену нашего столь неожиданно начавшегося и столь печально кончившегося ужина в стенах Бастилии. Итак, мое имя – Ходецкий. Во Франции меня знают как Кавальона. У меня есть и другие имена, известные в большей или меньшей степени. То из них, коим меня нарекли при крещении, я охотно назову Вам, уважаемый Помье, при личной встрече. В Вашей воле решить, состоится эта встреча или нет.

Помните ли Вы, сударь, роковой рассказ нашего бедного друга Феру, над которым сам он имел несчастье потешаться? Без сомнения, да. История о дарующем всевластие заклинании тамплиеров, кое необходимо трижды произнести „в столице столиц в царском дворце под сенью веры“, и о том, что свиток с этим заклинанием хранится в инкрустированной раковинами шкатулке у мадам де Жерминьяк, не могла не запасть Вам в душу. Быть может, Вы даже лелеете план раздобыть этот свиток? Человеческой натуре свойственно желание обладать всем самым лучшим, так что желание Ваше, с точки зрения разума, отнюдь не предосудительно. Но исполнимо ли оно? И да и нет.

Почему же нет? – спросите Вы. Да будет Вам известно, что месяц назад достопочтенная мадам де Жерминьяк отдала Богу душу. О причинах ее смерти ходят самые разные слухи. Свет горит нетерпением сыскать убийцу – подлинного или мнимого. Тем временем внучка мадам, прелестная девушка восемнадцати лет от роду, уже вернулась из монастыря, где воспитывалась, и вступила во владение наследством. Немудрено, что в городе появилось немало искателей руки мадемуазель. И знаете ли, сударь, кто первый среди них? О, трепещите же! Я Вам скажу! Сей ловкий ухажер не кто иной, как наш общий знакомый – виконт д’Эрикур, устроитель злосчастного пира и убийца Феру! Откуда мне известно, что Феру убил именно он? – желаете Вы спросить. Очень просто, Помье! Кто еще мог совершить это злодеяние, коль скоро это были не я и не Вы?

Итак, д’Эрикур в двух шагах от руки внучки мадам Жерминьяк и от ее палестинского сокровища. Поспешность, с которой он сделал предложение (а говорят, что это случилось всего через пару дней после его возвращения из Бастилии!), не оставляет сомнений: виконт женится не по любви, его цель – это свиток тамплиеров! Бог мой! Даже страшно представить, чего может натворить этот алчный и жестокий человек, этот бесчестный убийца, когда обретет желаемое всевластие! Впрочем, представим на секунду, будто бы это не д’Эрикур отравил нашего рассказчика – что с того? Неужели потомки Жака де Моле столько лет берегли палестинский свиток лишь затем, чтобы им завладел какой-то светский хлыщ, какой-то щеголь, купающийся в деньгах и уже пресытившийся всеми возможными удовольствиями?! Мое сердце трепещет при мысли об этом! Не справедливей ли было бы, если бы заклинание досталось честным людям, порой влачащим жалкое существование, но добродетельным и чистым душой, – словом, таким, как мы с вами?! Не справедиливей ли было бы, если бы заклинание помогло законному государю вернуть себе трон, похищенный узурпаторами?! Вы, без сомнения, желаете знать, о каком короле идет речь. Но тут я умолкаю. Бумаге нельзя поверять таких тайн.

Итак, Помье, исполнимо ли наше – да, теперь я решусь сказать именно так – „наше“! – желание получить заветный свиток, который, без сомнения, существует и за которым скоро будет охотиться весь Париж? Да, отвечу я! В том случае, если мы объединим свои силы. Как только Вы получите это письмо, заклинаю Вас, сударь, поспешите ко мне! Я живу на улице Папийон, в доме Карбино, на первом этаже, и приму Вас в любой час, в любой день недели. Свой план я могу изложить Вам только с глазу на глаз.

Засим остаюсь покорнейший и вернейший слуга Ваш, Ходецкий».

– Что там? – спросила Тереза.

– Да так… Ничего… Это новый заказ, – растерянно пробормотал литератор.

– Опять заказ?! – всплеснула руками женщина. – Смотри, как бы тебя снова не облапошили!

– Нет-нет, – пробормотал Помье, спешно натягивая кафтан. – Это совсем другое дело… На этот раз… Словом… Потом объясню…

– Ты куда на ночь глядя?

Помье не ответил. Он уже бежал вниз по лестнице, ощупью пересчитывая в кармане последние су на извозчика. До улицы Папийон можно было бы, конечно, дойти и пешком, но Ходецкий велел торопиться! Необычайное радостное предвкушение вдруг захватило Помье: теперь он был уверен, что до славы и богатства уже рукой подать.

До улицы Папийон литератор добрался уже в сумерках. Жилище Ходецкого, и без того овеянное таинственностью своего обитателя, казалось в полумраке еще более загадочным. Служанка домовладелицы указала Помье путь к квартире того, кто жил под фамилией Кавальон.

– Неужто вы не боитесь ходить к такому человеку? – произнесла она еле слышно, перед тем как исчезнуть.

– Я должен бояться?

– Месье Кавальона многие опасаются. Что до меня,