Достал из пачки сигаретку и прикурил. Вдруг я посмотрел на свой тулупчик на нем весела кобура с тем самым злосчастным стволом. После того случая, этот пистолет стал многое для меня значить. Тогда на второй день как я очухался меня охватило какое-то странное рвение и схватив первый попавшиеся гвоздь и в порыве глубочайшего сожаления я выцарапал на черной краске дула «Оставь надежду, всяк сюда нажавший».

Коли отнимаешь чью-то жизнь будь это хоть плохой, или совсем порядочный человек то на спасение можно боле не надеяться. Да и вообще теперь мне, пожалуй, больше и не на что надеется: веру в всевышнего я порядком утратил, веры в Страну тоже не прибавилось, а веры в людей и подавно, а теперь вот и оружие для меня утратило смысл и веру.

Теперь все стало не так как раньше. Хоть и живу по-прежнему секундой, но уже нет той искры того запала и попросту жизни в глазах. Но как нестранно, казалось бы, мне нечего терять именно такие люди здесь и нужны мол детище фронта без чувств и эмоций, без страха, без веры, но как это не парадоксально и нелепо ведь все перечисленные мной слова ко мне со всем не относятся ведь я до ужаса боюсь умереть. И еще больше боюсь, что не вернусь к ней. Наверное, только благодаря страху я до сих пор остаюсь хоть каким-то человеком.

На следующий день погода была более снисходительна, и дальнейший путь не вызывал у нас особых трудностей. Добрались до деревеньки. Но пришлось ой как постараться, чтобы отыскать нам продовольствия.

Зашли мы значит к дедке. Вообще видно, что жизнь всегда была не в избытке. Дом его через уже какое поколение переходит из рук руки потомков, жаль только на нем все и закончится — говорил он. Сыновья на войну ушли неслуху не духу от них, а бабка его померла через месяц после как ребятишек забрали. А им даже и восемнадцати не было.

Дедок этот по началу завидя нас за ружье было схватился думал, Желтые. Эти безбожники налогосборщики у своих же кров забирают, последние копейки выпытывают, а ведь все по закону. Год назад приняли новый приказ мол собирать зажиточный налог. Мол столько добра нажил будь добор и поделись. Налог стали собирать каждые две недели летом и каждый месяц в остальное время года.

«Барщину платим как при царе Горохе ей богу»-постоянно повторял дедок.

«Не доживу я до следующего сбора хлопчики мне все это теперь не к чему забирайте, это вот все что припас.» Он выкатил большущий сундук на колёсиках до верху забитый крупами, сгущенкой, салом и другими продуктами.

Это, наверное, действительно святой человек. Он один из немногих кто проявил такое радушие, такое сочувствие. Знает, наверное, что это такое. Что такое война. А может просто чествует приближающеюся смерть и пытается прикрыть свои грехи. Как бы там не было мы ему благодарны, мы были сытые, мытые, выспавшиеся.

Перед тем как уйти. Я решился спросить у нашего благодетеля об Майе.

— Не частое имя, хмм, не слышал о таковой. — ответил мне дедок. Я стал примерно описывать ее сугубо поверхностные приметы, но вот глаза. Говорю таких глаз не где не сыщешь.

— Ты знаешь сынок, с полу году назад здесь проходила колона. С ними девчонка была с ослепительно голубыми глазами, красивая…

— И где же она?

— Ее приютила бабка одна Агафья, она у ней была. Но бабуся померла, а там уже и время желтых пришло.

— Иии?

— Забрали ее, бог знает куда в этот раз какие-то важные перцы были. Такой парень был в пиджаке в запонках, смазливый гад, одним словом. Война идет, а они по деревням в пиджаках… Думаю приехали из главной администрации, мы к Градскому округу относимся, ратуша у них там в городе. Славный город, в молодости на заготовках столяром служил.

— Далеко?

Ооо сынок, киломиров под триста пятьдесят от сядова на юг.

— Благодарю батька, благодарю, — сказал я, обнимая дедка.

На обратном пути я все не как ни мог успокоиться, все крутилась, эта мысль об трёхстах с лишним километрах. Но я настолько беспомощен и жалок в этой ситуации. Душой я хочу ломануться в Градск на поиски, но моя ответственность не позволяет сделать этого. Я не могу бросить парней, не могу взять их с собой, я попросту не могу не воевать. Я должен и ничего с этим не поделаешь.

К вечеру мы уже добрались до места перевала. Я не мог уснуть. Я выполз на ружу. Ночь как обычно была очень темной и непроглядной, только лишь иногда возможно было заметить маленький огонек от сигареты несущего пост солдата. Я стал вглядываться в темноту, перед моими глазами то и дело скало очкастое еще совсем детское лицо, а потом выстрелы. По моим рукам пробегала дрожь, будто после отдачи оружия. В ушах стоял пороховой грохот и звонкие как поросячий визг вопли о пощаде. А перед глазами я видел то простреленный живот, то заплаканное жалобное лицо, то лежащий труп, истекающий кровью.

Все вновь и вновь стало терять свой смысл, я никак не мог свыкнуться с противоречием в своей голове. Мне уже доводилось убивать, убивать бездумно и безжалостно. Когда ты в бою, все меняется, нет той романтики приключений что придумывал я себе в юности, нет каких либо желаний вернуться домой, мозг будто отключается и ты превращаешься в получеловека в полуживотного, которым двигают инстинкты выживания. Было единственное наверное во мене человеческое, так это товарищи и страх за их смерть. Невероятно страшно когда, ты лежишь в окопе, прилетает снаряд ты успеваешь отскочить, тебя осыпает фонтаном грязи через минуту ты поворачиваешь голову и видишь как твой сослуживец лежит открыв рот и тряся руками в судорогах тянет их вверх, ты смотришь на его ноги и видишь, что ног фактически нет, вместо них окровавленная каша. И как же тяжело осознавать то что ты не можешь ему помочь. Как тяжело осознать, что ему осталось жить дай бог час. И как же тебе тяжело, когда не остается выбора и когда шансов нет, как же тяжело взять в руку пистолет и выстрелить. Что вроде является совсем логичным, но чем более оно кажется логичным, тем белее оно становиться парадоксальным.

Но что касается врага. В эти моменты обычно я не замечал лиц я просто стрелял, протыкал, бросал гранаты, шашки, резал. Но еще никогда я ни видел их лиц, для меня они были такими