же как я, бездушными тварями. Но тогда во мне что-то да надломилось. Еще тогда, когда я лежал лицом в низ в разорванный подгнивший живот. Когда услышал, голоса с верху. Тогда я подумал о вражеском солдате, не как о солдате, а как о человеке. Как об простом и обычном человеке, у которого есть семья, наверняка которого ждет дома без конца ревущая мать. Я знал, что там такой же молодняк, что там считай дети, им бы учиться, резвиться да с девочками гулять. А они как будто пушечное мясо пятятся под страхом под пули и умирают.

Эти мысли проскочили щелчком, мгновением, но настолько западшим в душу, что казалось, будто бы это мгновение длится всю жизнь. Но все это прошло, как только я вдохнул в легкие свежий воздух и запустил толчок инстинктам.

Так почему же я не убил его сразу? почему в этот раз я увидел его лицо? почему я сопереживал ему? И какого мать его черта я спустил чертов курок? Если он меня так разжалобил, если он переубедил в него стрелять. Какого черта меня накрыло? Я хотел мстить, я хотел, чтобы он тоже не вернулся домой как девятнадцати летний Севка. Я жаждал видеть, как он умирает. В этот раз мной владели не инстинкты, в этот раз я был далек от сущности солдата. Я превратился в чудовище, которое жаждет крови возмездия, которое хочет убивать. И самое страшное, это не то что я превратился в это чудовище, а то что я это понял. И это чувство совести мучает меня. Ведь до сегодняшнего момента в чудовище я превращался лишь раз. Это чувство терзания можно сравнить с чувством, человека с моральными устоями который совершил убийство либо по случайности, либо по соучастию к нему. От всех этих мыслей мне просто хочется освободить тело. Я всей душой не хочу быть монстром, но и понимаю, что убивать мне все же придется. И тут встает еще одна не простая вещь. Смогу ли я вновь стать получеловеком? Смогу ли я вообще наставить ствол на живое существо? И стану ли я тем самым чудовищем с местью вместо разума?

Я стоял все вслушиваясь, и всматриваясь в темноту, в эти секунды время для меня тянулось чрезвычайно и неумолимо долго. Я услышал, шорох доносящийся от огонька. Послышался хруст снега, огонек стал углубляться в темноту. Я застил дыхание и приготовил винтовку. Огонек продолжал двигаться все дальше и дальше в глубину. Я направил винтовку в сторону огонька. Огонек стал пригибаться к земле все больше и больше угасая. А после совсем потух. Послышался какой-то суетливый шорох, а после отчетливый взрыд испуга по снегу поспешно побежали шаги. Вдруг рев рычащего зверя оглушил чащу. Что-то в глубине с треском и воплями рухнуло на землю. Завопил юный голосок. Я ринулся на крик, то и дело падая на колени врезаясь в густо стоящие деревья. Жалобно стонущие вопли углублялись все дальше и дальше со временем затихая в этом не просветном мраке. В очередной раз запнувшись, я упал лицом в снег. Приподнявшись я стал судорожно метаться головой из стороны в сторону, эхо воплей доносилось со всех сторон. Я встал на колени и взялся за винтовку. Не целясь я выстрелил в темноту, тогда я не думал о последствиях меня переполнял ужасающий страх. Выстрел громыхнул на всю ближайшую округу, так что засечь нас врагу которой мог бы быть не подоплёку не составило бы и труда, но тогда моя голова была забита совсем другим. После выстрела над лесом нависла полная тишина, на протяжении минут двух или трех не было не единого звука, не единого шороха, я попятился назад.

К утру, когда уже расцвело мы выдвинулись на поиски пропавшего товарища. Продвинувшись по моим следам вперед, мы приближались к роковому месту. Утрений солнечный свет мерцающими лучами переливался на багряном мятом и взрытым от сопротивления снегу. В глубь леса устремлялся кровавый след, сопровождающийся следами лап. Мы двигались с опаской оглядываясь по сторонам по кровавой тропинке.

Неожиданно прозвучал хлопок и хруст трескающийся древесины. Будто бы что-то грузное и тяжелое рухнуло с пятого этажа на деревянный поддон.

Картина явно не для слабонервных изуродованное тело рядового распласталось по веткам кустарника. От удара его брюхо расколошматило, вывернув все кишки наружу, вывесив их будто гирляндой на ветвях. Кора ближайшей сосны изполосана следами и зацепами от когтей. Вокруг куча сбившихся вкруг одинаковых следов от лап. Явно это охотилась рысь не иначе.

Как же так вышло? — твержу я у себя в голове.

Его бездыханное тело повисло головой вниз в полу метре от земли. Его лицо мне кажется еще живым, в его глазах до сих как будто блещет жизнь. Как же может так выйти? Как судьба может с ним так поступить, а главное за что? Не мухи не обидит, из винтовки этой долбаной стрелял раза два от силы. Патроны подавал, раны перевязывал, с поля боя вытаскивал. А тут просто случайность, зверь…. Что говорить его матери? Что здесь вообще говорить?

Закон природы, выживает лишь сильнейший. Никаких мыслей, никаких переживаний, хищником движет только чувство голода. Малец стал отличной добычей.

Не впервой конечно такие случаи, и волки грызли, и медведи разрывали. Все это есть и будет. Похоже, что ему уготован именно этот путь, он отдал себя этой войне он выжил, и умер оставшись жив душой. Навряд ли кто-нибудь из нас мог бы похвастаться чистой душой. Пускай земля тебе будет пухом…

Глава 8

21 декабря.

К утру лейтенант издал свой последний вздох. Хотелось реветь, бить кулаками стены. Он отмучал свое. Я всегда думал, что умирать это естественно, всегда думал, что это безвыходно и безысходно. Но прежде я бы некогда бы не смог понять насколько это страшно и насколько дорого жить. Я всегда думал прагматично без красок в глазах и должного желания, обременял себя депрессиями и замкнутостью по пустякам. Все это сейчас кажется глупым и ненужным. Но нельзя забывать, что это два разных мира. И когда на гражданке на твоих руках умирает близкий тебе человек, ты чествуешь боль, но ты осознаешь, что это естественно и безысходно. А здесь ты, цепляясь всеми силами за остаток твоих дней, ценишь их как не ценил никогда. Отбрасывая все биологические законы, логические умозаключения ты живешь одним днем, и ценишь его будто бы завтра умрешь. Для тебя нет понятия физиологической смерти.

Из-за всего этого терять