Вызвали знакомого извозчика Назара Степаныча.Сначала, как положено, Сонька немножко побоялась смирной лошади Мухи, котораяфыркала ноздрей и звякала сбруей, косясь кровавым глазом на толстую,нескладную, замотанную в платки бабищу. Такой у Мухи с Сонькой был ритуал.

Покатили из Гранатного в Лефортово. Обычноездили ближе, к доктору Максим Христофорычу на Рождественку, воВзаимно-вспомогательное общество, а тут, считай, через весь город путешествие.

Трубную объезжать пришлось – всю начисто водойзалило. И когда только солнышко выглянет, землю подсушит. Хмурая стояла Москва,неопрятная. Дома серые, мостовые грязные, людишки какие-то все в тряпьезамотанные, под ветром скрюченные. Но Соньке, похоже, нравилось. То и делопихала брата локтем в бок: «Нисий, Нисий» – и тыкала пальцем в грачей надереве, в водовозную бочку, в пьяного мастерового. Только думать мешала. Аподумать очень даже было о чем – и об отрезанном ухе, которым шеф занялсялично, и о собственном непростом задании.

Александровская община «Утоли мои печали» дляизлечения психических, нервных и параличных больных располагалась наГоспитальной площади, за Яузой. Известно было, что Стенич состоит милосерднымбратом при лекаре Розенфельде в пятом отделении, где пользуют самых буйных ибезнадежных.

К Розенфельду, заплатив в кассу пять целковых,Анисий сестру и повел. Стал подробно рассказывать лекарю про Сонькиныпроисшествия последнего времени: ночью просыпаться стала с плачем, два разаПалашу оттолкнула, чего раньше не бывало, и еще вдруг повадилась возиться сзеркальцем – прилипнет и смотрит часами, тараща поросячьи глазки.

Рассказ получился долгим. Дважды в кабинетзаходил человек в белом халате. Сначала шприцы прокипяченные принес, потом взялрецепт на изготовление какой-то тинктуры. Врач называл его на «вы» и поимени-отчеству: «Иван Родионыч». Стало быть вот он какой, Стенич. Изможденный,бледный, с огромными глазами. Волоса отрастил длинные, прямые, а усы-бородубреет, и лицо у него от этого какое-то средневековое.

Оставив сестру у доктора для осмотра, Анисийвышел в коридор, заглянул в приоткрытую дверь с надписью «Процедурная». Стеничбыл повернут спиной, мешал в маленькой склянке какую-то зеленую бурду. Чтосзади углядишь? Сутулые плечи, халат, стоптанные задники сапог.

Шеф учил: самое главное – первая фраза вразговоре, в ней ключик. Гладко вошел в беседу – откроется дверь, узнаешь отчеловека всё, что хотел. Тут только не ошибиться, правильно типаж определить.Типажей не так уж много – по Эрасту Петровичу, ровным счетом шестнадцать, и ккаждому свой подход.

Ох, не промахнуться бы. Не очень твердо покаусвоил Анисий мудреную науку.

По тому, что известно про Стенича, а также повизуальному заключению он – «черепаха»: типаж замкнутый, мнительный, обращенныйвнутрь себя, живущий в состоянии бепрестанного внутреннего монолога.

Если так, то правильный подход – «показатьбрюхо», то есть продемонстрировать свою незащищенность и неопасность, а после,без малейшей паузы, сразу сделать «пробой»: пробить все защитные слоиотчуждения и настороженности, ошарашить, но при этом упаси Боже не напугатьнахрапом и не отвратить, а заинтересовать, послать сигнал. Мол, мы с тобойодного поля ягоды, говорим на одном языке.

Тюльпанов мысленно перекрестился и бухнул:

– Хорошо вы давеча в кабинете на идиоткумою посмотрели. Мне понравилось. С интересом, но без жалости. Лекарь вашнаоборот – жалеть жалеет, а без интереса глядит. Только убогих духом жалеть ненадо, они посчастливей нашего будут. Вот поинтересоваться есть чем: повидимости вроде похоже на нас существо, а на самом деле совсем другое. Иоткрыто идиоту подчас такое, что от нас за семью печатями. Вы ведь тоже такдумаете, правда? Я по глазам вашим понял. Вам бы доктором быть, а неРозенфельду этому. Вы студент, да?

Стенич обернулся, глазищами захлопал. Кажется,несколько оторопел от «пробоя», но правильно оторопел, без испуга иощетинивания. Ответил коротко, как и положено субъекту типа «черепаха»:

– Бывший.

Подход выбран правильно. Теперь, когда ключикв скважину вошел, по шефовой науке следовало навалиться на него и разомповернуть, чтоб щелкнуло. Тут тонкость есть: с «черепахой» недопустимафамильярность, нельзя самому дистанцию сжимать – сразу в панцирь спрячется.

– Неужто политический? – изобразилразочарование Анисий. – Значит, скверный из меня физиогномист. А я вас зачеловека с воображением принял, хотел насчет идиотки своей совета спросить… Вашбрат социалист в психиатры не годится – слишком благом общества увлекаетесь, ана отдельных представителей общества вам наплевать, тем более на уродов вродемоей Соньки. Извините за откровенность, я человек прямой. Прощайте, лучше уж сРозенфельдом потолкую.

И дернулся уходить, как и подобает типажу«сеттер» (откровенный, порывистый, резкий в симпатиях и антипатиях) – идеальнойпаре для «черепахи».

– Дело ваше, – сказал задетый заживое милосердный брат. – Только благом общества я никогда не увлекался, ас факультета отчислен за дела совсем иного рода.

– Ага! – воскликнул Тюльпанов,торжествующе воздев палец. – Взгляд! Взгляд, он не обманет! Все-такиправильно я вас вычислил. Своим суждением живете, и дорога у вас своя. Этоничего, что вы только фельдшер, я на звания не смотрю. Мне нужен человекострый, живой, не по общей мерке рассуждающий. Отчаялся я по врачам Сонькуводить. Талдычат все одно и то же: oligophrenia, крайняя стадия, неизлечимыйслучай. А я чувствую, что душа в ней живая, можно пробудить. Не возьметесьпроконсультировать?

– Я и не фельдшер даже, – ответилСтенич, похоже, тронутый откровенностью незнакомца (да и лестью, падок человекна лесть). – Правда, господин Розенфельд использует меня как фельдшера, нопо должности я всего лишь брат милосердия. И служу без жалования, по добройволе. Во искупление грехов.

Ах вот оно что, понял Анисий. Вот откудавзгляд-то этот постный, вот откуда смирение. Надо скорректировать линию.

Сказал самым что ни на есть серьезным тоном:

– Хороший путь выбрали для искуплениягрехов. Куда лучше, чем свечки в церкви жечь или лбом о паперть колотиться. Дайвам Бог скорого душевного облегчения.

– Не надо мне скорого! – снеожиданным жаром вскричал Стенич, и глаза у него, до того тусклые, враззажглись огнем и страстью. – Пускай трудно, пускай долго! Так оно лучше,правильней будет! Я… я редко с людьми говорю, замкнут очень. И вообще привыкодин. Но в вас что-то есть, располагающее к откровенности. Так и хочется… А товсе сам с собой, недолго снова разумом тронуться.