Одна из них взмахнула посохом и обездвижила мои руки. Строптивые женщины взяли меня под локотки и повели на выход.

— Куда вы меня ведёте? — в моём голосе проскользнула нотка истерики. Они молчали, — А моя соседка? Она пойдёт с нами? — лично я не хочу на отсос.

Воительницы притормозили и уставились на меня непонятным взглядом.

— Какая соседка?

— Ну та, что за стенкой, — они переглянулись.

— Камера рядом с тобой пустует уже очень давно.

По моей хребтине пробежался холодок. Кто или что это было?!

Судя по взглядам, что бугайские женщины кидали в мою сторону, мой интеллект сравняли с обезьяньим и разделили на мужскую известную придурь.

Меня вели “главными” коридорами: всё дальше и дальше вглубь башни, вдоль таких же комнатушек, как и моя… и моей “соседки”.

От воспоминаний диалога с последней несуществующей тряхнуло.

Похоже, я схожу с ума. Правильно говорят: с кем поведёшься, от того и наберёшься.

Хочу домой… В родной понятный мир…

Мне ведь, наверное, по сути не страшно, так как терять нечего… Абсолютно… Я ведь здесь просто залётная пташка в скрюченных руках меркантильных кукловодов…

Поднявшись на несколько этажей вверх, мы попали на весьма оживленный и густонаселенный участок башни. Теперь, когда моему взору предстали эти женщины, синьки показались чем-то вроде детского лепета, или миленькими цветочками, что ни на йоту не подготовили меня к таким “ягодкам”.

Эти существа были страшны как внешне, так и внутренне. От них веяло болезнью, злостью, смертью. При нашем приближении они подходили к решёткам и начинали кричать, материться на местном диалекте, показывать вызывающие жесты. Кто-то просовывал между железных прутьев свои конечности, пытаясь сцапать меня или ухватиться за тело. Хорошо, что нас разделяли полковые амазонки, иначе я бы завизжала церковной мышью и убежала б в “последний путь”, только чтобы не видеть всего этого и не проходить по этому, деликатно говоря, “чистилищу”, видимо, перед самым адом.

Кто-то из заключённых додумался своим недалёким умом кинуть в нас тухловатого вида едой. Я надеюсь, что едой.

Одна из амазонок молниеносно среагировала: она махнула рукой с посохом, отбивая пищевой или какой другой биологический мусор, тут же разворачивая его на нарушительницу тюремного порядка:

— Ты кем себя возомнила? А, Кэрэлл? Дерьмо своё разбрасывать?!

Я посмотрела на эту Кэрэлл. Она зависла над полом посреди своей камеры и невнятно хрипела, пытаясь что-то снять своими ручищами со своего горла. Выглядело устрашающе. Её лицо побагровело. Она задыхалась.

— Эх, — покачала головой держательница зубочистки всевластия, — Ты всё никак не поймёшь, что всё? — что всё?! мои губы вытянулись в трубочку, — Назад пути нет! — она каким-то образом надавила на шею Кэрэлл последний раз и резко отступила. Встала сбоку от меня, — Вечером тебя ждёт воспитательный и, я надеюсь, уже посмертный отсос, — бесстрастно сказала амазонка, смотря перед собой.

Тело, судя по звуку в клетке, брякнулось камнем на пол.

Я сглотнула.

Мы продолжили наш ход.

Там, из той клетки с Кэрэлл, послышались горькие рыдания. Видать смрадная это штука — отсос. Раз ТАКИЕ отпетые преступницы начинают содрогаться от прямой перспективы туда попасть. А потом… Потом прозвучал до боли знакомый мне звук “последнего пути”.

Кто-то удалённо закричал диким хохочущим воплем.

Теперь я поняла, зачем здесь так много тележек…

Если бы мои руки не были обездвижены, то я бы вцепилась в найденный камешек, аки в святой крест, на который у меня оставались последние надежды, и просто молилась, чтобы убили быстро. Без мучений. Без этого душераздирающего отсоса.

Я опустила глаза вниз, чтобы больше не травмировать свою психику картинами всех стадий трупного разложения в клетках. Я сконцентрировалась на своих босых ногах и смотрела только на них.

Шаг-ступенька, шаг-ступенька, по моим ощущениям, мы поднялись на самый верх башни. Мои коленочки, да как и нервная система, дрожали от проделанного пути и подъёмам по бесконечным витиеватым склонам-лестницам, что с каждым разом становились всё круче. Вот вроде и туша качка, а выхлоп… мой. Окон не было. Зато неприятно потрескивали горящие смоляные факелы, жар которых касался чуть ли не тонкой ткани моей легковоспламеняемой рясы. А что, удобно иметь для пыток такие штуки. Бессмертная классика.

Через мучительные долгие минуты меня наконец-то подвели к большим широким двухстворчатым резным дверям. Медленно, с опаской подняла глаза. Я могла бы представить их в дверном проёме будуара какой-нибудь императрицы. Но уж никак не в тюрьме. Причём такой. Или здесь чем ты отшибленнее, тем круче твоё тюремное положение? Ибо дверное полотно, плотно усыпанное драгоценными камнями, мерцающими в полумраке коридора, ассоциировалось с вычурным издевательством над всем тем, через что мы сейчас прошли “до”.

— А теперь слушай сюда внимательно, — я нехотя посмотрела влево на дамочку с выбритыми волосами. У неё были густо подведены глаза фиолетовым цветом, — Сейчас ты заходишь в покои, — я чуть не поседела на этом слове. Как же я была близка в своих предположениях, — Останавливаешься посередине. На ковре есть специальная линия, ты увидишь. Вот там и стой, — я приподняла бровь. Мне что, предстоит выступать? Выступать перед самой…? — Пока не придёт ОНА. Никаких разговоров, телодвижений. НИЧЕГО, — я уставилась в одну точку. Точнее в один камень на двери. Прекрасный огранённый изумруд, глубокого зелёного цвета. Мадам всё продолжала, — Просто стоишь и ждёшь. ОНА сама решит, что с тобой делать, — и они загоготали, как ведьмы на пепелище. Буэ.

— Всё, пора, — сказала вторая и толкнула тяжелые створки на себя.

Перед нами предстала просторная зала, утопающая в алом шёлке, цвета а-ля свежей выпущенной крови. На душе стало ещё хуже. Атмосфера подавляла, угнетала, доминировала.

Дамочки легонько подтолкнули меня дальше, мол: “Двигайся, елейный, давай до отметки”. И со скрипом закрыли за моей спиной возможность маломальского побега. Задвижка на массивных дверях щёлкнула. Как и моё сердце.

Я посмотрела на ковёр. Наверное, в нашем мире такие называют персидскими: вычурная сложная отделка, сказочный орнамент, ручная работа.

— О, — вырвалось у меня, когда я заметила посередине этого великолепия небольшую чёрную дыру-отверстие будто под почтовые письма. Туда нам и надо!

Я дошла до неё и остановилась. Подняла голову и стала оглядываться. Сказать, что я была рада, не заметив здесь кровать — ничего не сказать. Насилие Максимки откладывается — и это уже хорошо! Считай даже маломальская победа!

В отдалении стояли два дивана, похожие на увеличенные троны, также расшитые драгоценными камнями. С моего расстояния была видна вышивка золотыми нитями. Дорого. Баснословно дорого для тюрьмы.