не задать глупого вопроса, выдающего мою невнимательность. Несмотря на то, что мне интересно, я периодически подремываю, как, впрочем, и все «слушатели». Тамара в хороший день, когда я мало работаю, наговаривает порядка пяти-шести часов. Рассказывая о своей семье, она пробуждает в моей памяти другие истории – истории моей собственной семьи и людей, с которыми меня сводила жизнь, которые тоже могли бы стать предметом повествования. Они, как падающие звезды, ярко вспыхивают в моем воображении и быстро гаснут, оставляя тающий след в облаках; у них нет той силы, которая присуща её воспоминаниям. Пока я раздумываю, Тамара начинает:

«Виля, которого ты видишь на фотографии, был женат на Берте. Берта была женщиной необычайной красоты. Она была скромна и даже немного застенчива. Её красота струилась изнутри и придавала её движениям и манерам величественное спокойствие и грациозность. Я должна тебе сказать, что женщины Одессы – это особые женщины, настоящие. Они никогда не позволяли относиться к себе как-нибудь; в Одессе женщина – это королева. Так вот, Берта была королевой.

Родителями Берты были Лазарь и Рива. Рива жила в Одессе и была дочерью инженера. А донжуан Лазарь был родом из Вильнюса, но мы о нем мало что знали. В Вильнюсе, несомненно, осталась его довоенная семья. Он, очевидно, побывал в плену, но никому об этом не рассказывал. Думаю, что в Литве он после войны был объявлен без вести пропавшим. Ему нельзя было возвращаться, его бы посадили в тюрьму, как человека, прошедшего плен. А в Одессе он устроился; таких доносчиков, как в больших городах или в той же Прибалтике, в Одессе никогда не было. Но, естественно, его историю никто не знал. Он повадился ходить в семью Ривы, хотя был значительно старше, а Рива была в расцвете своей красоты. Она молчала, но он не отступал. Тогда он сказал, что если она не выйдет за него замуж, он сведет счеты с жизнью; она в конце концов согласилась, и они вскоре поженились. Рива родила ему четверых детей, но хозяйства вести так и не научилась: дом был неряшливый, готовила она из рук вон плохо, за собой тоже не следила. Вот так бывает в жизни! Красавица превратилась в неряшливую простушку. И Лазарь стал повторять, что чем жить с такой непутёвой женой, лучше уйти к калеке. Так оно и вышло. Он ушел к женщине, у которой одна нога была короче другой.

Один из мальчиков после ухода отца сошел с ума, а Берта не порвала с отцом, приходила в его новую семью, подружилась с его женой и её дочерью. Можно сказать – прижилась там.

Лазарь был очень талантлив, он рисовал. Наверное, скучал по краю, где вырос, и по своей довоенной семье. Его картины и рисунки оказались в нашем доме, я потом их передала в музей.

Так вот эта самая красавица Берта, на которой женился Виля, после свадьбы тоже перестала следить за собой, как и её мать, дом тоже её мало интересовал. Они жили в достатке, но она была ленива и характер у неё был скверный. И бедный мой Виля не находил дома семейного уюта, тепла и даже любви. Она считала, что отношения с мужчиной можно иметь только для того, чтобы завести детей, и ни в какую. А найти женщину на стороне ему не позволяла порядочность. Когда в день смерти она пришла к нему в больницу (дома она не желала за ним ухаживать) и поняла, что часы его сочтены, она упала в обморок. Виля собрал последние силы и позвал врача, чтобы её привели в чувство. Он думал не о себе в тот момент, он думал о ней. И Виля умер только после того, как убедился, что его супругу привели в чувства и ей ничто не угрожает. Ему было всего сорок пять.

У Вили с Бертой было двое детей. Красота матери передалась одной из дочерей – Циле. Она была утонченно красива и скромна. Её необыкновенная красота, – продолжает Тамара, изображая в воздухе красоту Цили своими тонкими пальцами, – привлекала людей, но она была очень застенчива. У неё было особое свойство: когда вокруг неё оказывались мужчины, глаза её делались глубокими как океан, зрачок как бы проваливался в глубину, излучая неземной свет; мужчины, которые приближались к Циле, чувствовали исходящее от неё поле; они, как птицы, обжигались её огнём и влюблялись безумно. Когда она училась в институте, один из профессоров подарил ей редкую книгу – на титульной странице он сделал надпись: «В знак преклонения перед женской красотой». Циля потом стала женой банкира. Но вот странно, у такой красавицы не было детей».

Может, я циник, но представляю Цилю просто страстной женщиной, которая в силу своего воспитания и традиций еврейской семьи старалась всякий раз подавлять свои чувства. А приближение мужчин её так волновало, что внутри все кипело, излучая в инфракрасном диапазоне, где и зависали её жертвы. Детей, наверное, не было по той причине, что, ещё учась в институте, она могла сделать аборт и, естественно, никому об этом не рассказывала, как все скромные девочки. Ведь замуж за банкира она вышла, закончив учебу и ещё проработав некоторое время – лет, наверное, в двадцать пять, не раньше. Это было в конце восьмидесятых или даже в начале девяностых. Мне трудно поверить, что такая красавица, сжигаемая внутренним огнем, в то время мучила себя затворничеством. Но мы с Тамарой часто видим предметы под разным углом. Жаль, что она не верующая, если бы она посещала церковь, там наверняка бы случались чудеса; а каким бы она могла стать проповедником! Но я это все думаю про себя и, конечно, не перебиваю её своими глупыми комментариями.

Тамара глядит в пространство, как будто смотрит кино про Вилю и Цилю и пересказывает его мне.

«Банкир купил прекрасный дом, – продолжает её голос за кадром, – он создал все условия для своей любимой жены, а прибавления в семье все не было. Десять лет он водил её по врачам – и никакого толку. Отдыхать они обычно ездили за границу. Он лечил её на лучших курортах и в лучших клиниках Германии».

Я наливаю себе чашечку чая, устраиваюсь с ногами на диване, а блюдце с халвой тихонько ставлю на стул перед собой так, чтобы Тамара его не видела из-за стола. Она кидает на меня строгий взгляд, как бы концентрируя мое внимание, и продолжает:

«И вот однажды они поехали отдохнуть на хутор в совершенно дикое место. Остановились в деревенском