в арку через резную чугунную калитку, открываю нашу парадную дверь «ключом от собора» и потом закрываю её изнутри. Похоже – Тамары дома нет. На кухне два стола и оба они заставлены хозяйственными принадлежностями и кастрюльками, в которых она варит себе и коту. Тут же аккуратно сложенные пакетики, как говорит Тамара «кульки», которые она берёт с собой на рынок, чтобы «грузить» в них куриные ребра с мясом для кота. Я понимаю, что предметы на столах не меняют своего положения годами, поэтому аккуратно расчищаю себе место – и вперед. Отвариваю мясо со специями, раскатываю тесто для вареников.

По возне на лестнице и громким крикам: «Мерзкий кот, обязательно ему тут на ящиках с овощами сидеть нужно. Что тебе, чердака мало? Ты ещё будешь на меня ёршиться, а такой хозяйки, как у Кузи, не хочешь, не хочешь такую мерзавку, как она?!» – я понимаю, что вошла Тамара. Она с сумочкой, зонтом и с огромным пакетом семечек для кормления птиц. Тяжело дыша, она ставит свои кульки на место, вешает зонт, и настает моя очередь.

– Ты что, не соображаешь, что ключ надо поворачивать на три оборота, я могла не войти в дом! – восклицает она, глядя на меня, как на двоечницу, и нервно сообщает последние новости. – Ты видела Кузю? Он совсем плох, нужно его подкормить. И витамины ты, конечно, не отнесла этой заразе. А это что? – вопрошает она, картинно разводя руками, – что ты тут развела?

– Вареники, – отвечаю.

– Что ты понимаешь в варениках! Надо же сначала приготовить вишню, вытащить косточки.

– Я делаю вареники с косточками, у нас так все делают.

– Кто там и что там делает – мне это совершенно все равно; пусть делают, идиоты. Я делаю так, как мне нужно! Ты собиралась работать – вот иди в свой интернет и работай. Дай мне мысочку, я буду чистить вишню, пока ты все тесто не извела.

Вытаскивать косточки у меня, как оказалось, сноровки нет, я только давлю ягоды. Поэтому Тамара готовит начинку, а я леплю вареники. Пока варится пробная партия, я предлагаю Тамаре кусочек ароматного отварного мяса. Но мое внимание и забота не оцениваются – опять попала впросак.

– Ни за что! – говорит она.

– Почему? – спрашиваю, – вы что, совсем не едите мяса?

– Ем иногда, – отвечает Тамара твердым голосом, – но сейчас не буду. Не ясно, как это животное было убито.

Мне что бежать на рынок и спрашивать там, как было убито это животное? Набираю полные легкие воздуха и считаю до пяти, потом съедаю свою порцию прекраснейшего мяса с ароматной горчицей и жёлтыми помидорами, и наступает момент вынимать вареники. Вареники в кастрюле разбухли как клецки. Ничего не понимаю, делаю вид, что все нормально и раскладываю вареники по тарелкам. Тамара пробует и задумывается. Она настолько деликатна в данный момент, что думает не о том, на какой сорт мыла похожи мои вареники, а как мне это преподнести, чтобы сильно не обидеть. Я уже и сама понимаю, что тут что-то с мукой, которую я взяла на полке.

– Что это была за мука? – спрашиваю, обороняясь, – ведь была у меня мысль купить нормальной муки. Помните, когда мы ходили за бубликами и ещё сыра взяли? Я ведь хотела тогда и муки купить, а вы мне не дали!

Тамара, похоже, собирается меня успокоить, хочет что-то рассказать про эту муку. Но теперь это уже не имеет никакого значения. Главное – не дать ей углубиться в историю мукомольных заводов Одессы, начиная с ветряных мельниц, которые появились в Одессе в самом начале 19 века. Быстро собираюсь и иду купаться.

Купание успокаивает и отвлекает. День клонится к вечеру, и не хочется уходить с моря. Море – это моя любовь с детства; часами могу смотреть, как море меняет свой цвет и темперамент в зависимости от настроения неба. Тамара тоже любит море, в юности она много времени проводила на берегу, а купалась редко из-за своего здоровья. Накупавшись, выхожу на верхнюю площадку и направляюсь по тенистой аллее в сторону Приморского бульвара.

Я думаю про Тамару. Эта встреча не случайна. Она явно должна мне что-то сказать, но смогу ли я понять? И что мне с этим делать? Она спешит, видимо времени мало, Тамара, для которой многие ученики стали родными детьми. И я здесь чувствую себя как дома. Неважно, что она переехала в соседний квартал, я ощущаю место, связанное с ней, с её жизнью и каким-то образом – с моей, как говорят, память крови. Хотя кровь у нас разная – но это неважно. Загадочная память, переданная через неё. Мне кажется, что я здесь уже бывала и даже видела все это во сне.

Тамара, которую не любила мать…

Мать её, конечно, любила. Это она разглядела талант в четырехлетней девочке и купила пианино, наделав при этом долгов, за которые семья ещё долго расплачивалась. А какие платья она шила! А шелковые блузки! На фотографиях видно, как искусно они сшиты. Сколько ночей она просидела с иголкой, создавая тонюсенькие петли, рюши и строчки. Я часто разглядываю альбом, когда Тамары нет дома; мне интересно, как она причесывалась, как одевалась. У неё даже были лайковые перчатки. Меня поразила элегантность, а ведь это были послевоенные годы. Что-то тут не сходится…

Да и любовь не всегда приносит счастье тем, кого любят. Не зря же лорд Байрон изрек по этому поводу: «Ведь каждый, кто на свете жил, любимых убивал. Один жестокостью, другой отравою похвал…». А мать убивала её словом: «язык змеи», – говорит Тамара. Но почему? Послушать её, так она виновата, что родилась в неудачный момент, внеплановый ребёнок. И всю жизнь сокрушается, что мать не сделала аборт – лишняя, ненужная. Странно, но в этом есть доля правды. Есть такие люди, которые всем как бы должны. Но главное, что эти «все» воспринимают их труд и заботу о себе как должное. Ещё и требуют, сердятся, повелевают. И такие гордые натуры, как Тамара, покорно несут бремя неразделённой любви и всегда готовы на подвиги, чтобы оправдать свое существование. Единственное, что утешает, так это то, что у неё потрясающая тяга к жизни.

А может, она явилась на свет, чтобы любить мать; чтобы любить мать так, как матери любят своих детей. В этом мире иногда происходят сбои, и всё может быть перепутано. Но одно ясно – неразделенная любовь наносит травмы. А недолюбленные дети – это диагноз.

С такими грустными мыслями я подхожу к Потемкинской лестнице и поднимаюсь